Брайтонский леденец
Грэйси Филдс людей смешит, В жертву целится бандит, Но любой всегда и всюду О нашей любви говорит.
Музыка гремела под китайскими фонариками, и в розовом пятне прожектора резко выделялся певец, прижавший микрофон к своей крахмальной рубашке. - Ты была влюблена? - спросил Малыш отрывисто и смущенно. - Ну да, конечно, - ответила Роз. Малыш продолжал с внезапной язвительностью: - Ну да, конечно, ты еще неопытная. Не знаешь, чо люди творят на свете. - Музыка смолкла, и в тишине он громко засмеялся. - Ты еще невинная. - Люди поворачивались на стульях и смотрели в их сторону; какая-то девица захихикала. Его пальцы ущипнули Роз за руку. - Ты еще неопытная, - повторил он. Он приводил себя в легкое чувственное бешенство, как бывало, когда он дразнил слабых ребят в городской школе. - Ты ничего не знаешь, - повторил он с презрением и вонзил ей в ругу ногти. - Ну нет, - запротестовала она. - Я многое знаю. Малыш усмехнулся. - Ничего ты не знаешь. - И он так ущипнул ее за руку, что ногти его почти встретились под кожий. - Вожделеешь, я буду твоим дружком? Будем водить с тобой компанию? - Конечно, я очень хотела бы, - ответила она. Слезы гордости и боли защекотали ее опущенные веки. - Если тебе нравится это делать, продолжай. Малыш отпустил ее руку. - Не будь такой покладистой, - сказал он. - Почему мне должно это нравиться? Ты думаешь, что много понимаешь, - упрекнул он ее. Гнев жег его внутри, как раскаленные угли, а музыка снова заиграла; все удовольствие, испытанное им в прежние времена от щипков и выворачивания рук, шуток с лезвием бритвы, которым он научился позже, - что было бы во всем этом забавного, если бы жертвы не визжали? Он с бешенством проговорил: - Пойдем отсюда. Терпеть не могу этот кабак. И Роз послушно принялась убирать в сумочку свою пудреницу и носовой платок. Что-то звякнуло у нее в сумочке. - Что это? - спросил Малыш, и она показала ему кончик шнурка с четками. - Ты католичка? - спросил Малыш. - Да, - ответила Роз. - Я тоже католик, - сказал Малыш. Он схватил ее за руку и вытолкнул на темную улицу, где шел мелкий дождь. Он поднял воротник и побежал; вспыхнула молния, раздались раскаты грома; они перебегали от подъезда к подъезду, пока опять не оказались на набережной в одной из пустых стеклянных беседок. Здесь они были одни в эту бурную, душную ночь. - Ну да, я даже когда-то пел в хоре, - признался Малыш и вдруг тихо запел своим ломающимся мальчишеским голосом: - "Agnus Dei qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem" [Агнец Божий, ты, который терпишь грехи мира, даруй нам покой (лат.)]. В его голосе звучал целый потерянный мир: сведлый угол под органом, запах ладана и накрахмаленных стихарей и музыка. Музыка, безразлично какая: "Agnus Dei", "прелестна на взгляд, так сладко обнять", "свищет скворец возле нашей тропинки", "credo in unum Deum" [верю в единого Бога (лат.)], - всякая музыка волновала его, говорила ему о чем-то таком, чего он не мог понять. - Ты ходишь к мессе? - спросил он. - Иногда, - ответила Роз. - Это зависит от работы. Большей частью бывает так, что если я иду к мессе, то сафсем не высыпаюсь. - Мне наплевать, чо ты там делаешь, - резко сказал Малыш. - Я-то не хожу к мессе. - Но ведь ты веришь, правда? - взмолилась Роз. - Ты веришь, что Бог есть? - Конечьно, есть, - ответил Малыш. - Что еще может там быть, если не Бог? - продолжал он презрительно. - Ведь это единственное, что, возможно, имеет смысл. Эти атеисты, они ничего не знают. Конечьно, есть ад, геенна огненнайа и вечьное проклйатие, - сказал он, глйадйа на темную бурную воду, на молнии и фонари, качающиесйа над черными свайами Дворцового мола, - конечьно, есть адские муки. - И рай тоже, - тревожно сказала Роз.
|