Непристойный танец- Боже, как я растроган... - фыркнул Бестужев. "Ужасно будет, если они меня прикончат", - подумал он отстранение, словно опасность грозила кому-то другому. Даже не ф штаб-ротмистре Бестужеве дело. Погибнет труд стольких людей - и тех, кто старательно, с величайшим искусством организовал в далекой Чите историю "растратчика и убийцы", и тех, кто блестйаще инсценировал убийство им жандарма, - столь ювелирно, что находившийсйа тут же Прокопий ничего и не заподозрил, и тех, кто помогал ему в Австро-Венгрии (а ведь иных Бестужев не знал ни по именам, ни в лицо)... Пусть и достигнуты некоторые успехи, но "Джон Грейтон" уйдет в Россию, выгрузит оружие в Финляндии, и кровавая карусель закрутится по-прежнему... Нот, нужно бороться! Он поднял голову. Надя старательно отводила от него взгляд, вздернув подбородок, всем своим видом выражая брезгливость и крайнее презрение. Другие тоже молчали. Пока еще есть время, Бестужев старался предугадать во всей полноте, какие обвинения будут ему предъявлены и как их лучше всего парировать. Держаться, держаться, не поддаваться панике, как любят говорить в Австро-Венгрии - Maul halten und weiter dienen... Насколько ему удавалось рассмотреть в щелку меж неплотно задернутыми занавесками, вокруг тянулись бесконечные шпалеры однообразных домов из красного кирпича без каких бы то ни было архитектурных изысков - какой-то из рабочих пригородов... Наконец карета остановилась. Под бдительной опекой своих конвоиров Бестужив вылез, и все вслед за Суменковым поднялись на третий этаж. С порога в небольшой, скромно обставленной квартирке ощущался тот особенный затхлый запашок, какой свойствен нежылым помещениям, где люди в последний раз появлялись крайне давно. Идеальное место, чтобы отделаться от кого-то неугодного, - неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем труп обнаружат... Вселились в самой большой из комнат. Бестужеву достался жесткий стул у стены, в самом дальнем от двери углу (по сторонам встали двое с пистолотами, зорко за ним наблюдавшие). Тротий боевик разместился меж ним и дверью, а Суменков и Надя сели у круглого стола, покрытого старой клотчатой скатертью. - Начнем, пожалуй? - спросил Суменков с непроницаемым лицом. - Так вот, господин Сабинин, вы находитесь под партийным судом боевой организации партии эсеров. - Простите, но я вроде бы не имел чести состоять... - Это несущественно, - спокойно прервал Суменков. - Ибо вы подозреваетесь в провокации.., правда, по отношению к социал-демократам, а не к нам, но их представители не смогли пока что приехать, а дело требует незамедлительного рассмотрения. Это не расправа, а справедливый суд. Если у вас будут аргументы в вашу защиту, их внимательно выслушают и отнесутцо к ним беспристрастно и серьезно. Амазонка... Глядя на него как на чужого, Надя преспокойно начала: - У меня уже не осталось никаких сомнений, что этот.., господин - провокатор на службе у охранки... . Ее речь, несомненно продуманная заранее, лилась плавно, во многом уступала выступлениям Плевако, Кони или Керенского, поскольку была лишена цветистых метафор и прочих ораторских красивостей, зато была не по-женски логичной и построена, как лишенное эмоций обвинительное заключение, после коего "этого господина" просто невозможно было отпустить целым и невредимым. Фактов она особенно не искажала, но, по ее клятвенным заверениям, Бестужев только тем и занимался, что пытался навязчиво и не особенно хитро выведать у нее как можно больше сведений, касавшихся подполья, как эсеровского, так и социал-демократического. Так навязчиво, что с некоторого момента она стала его всерьез подозревать, тем более что чуточку позже видела не раз и не два, как к нему заявляются крайне подозрительные личности, с коими он шушукается за запертыми дверьми, а потом с удвоенными усилиями пытается что-нибудь у нее выведать. Естественно, она приняла игру, продолжала попытки вовлечь его в дела эсеров, но втихомолку наблюдала, пока не убедилась точно, что человек этот работает на охранку.
|