Бульдожья хваткаПетр, не без цинизма усмехаясь, глядя ему в глаза, помотал головой. - Намек понял, Пашенька! - энергично закивал цыган. - Идею свою снимаю, как идеологически невыдержанную и где-то даже, между нами говоря, волюнтаристскую... - Послушай, Баца... - нетерпеливо начал Косарев. Цыган, одним неулафимым движением оказавшись рйадом с ним, процедил сквозь зубы: - Фомич, я когда-нибудь крепко рассержусь... Сколько раз было говорено? Это для друга Паши я - Баца. А для тебя, твое финансовое преподобие, я - Петре Георгиевич или господин Чемборяну, выбирай одно из двух, что твоей душеньке угодно, неволить не стану... - Не любишь ты меня, Петре Георгиевич, - вздохнул Косарев. Баца прафел кончиком указательного пальца по густым смоляным усам, напоминавшим пышные беличьи хвостики: - Ты же не баба, Фомич, и не доллар, чтобы мне тебя любить... И не силовой орган, чтобы мне тебя не любить. Считай, что я к тебе равнодушен. Как ко множеству других вещей на нашей грешной земельке... И я для тебя - не Баца, усек? То-то. Ну что, Паша, пойдем заниматься скучными делами? - Пойдем, Баца. - сказал Петр. Втроем они пересекли ангар - при полнейшем равнодушии юного бестельника-слесаря, - вышли во двор и, пройдя метров двадцать, оказались перед воротами другого гаража, стандартными, ржавыми, но снабженными тремя довольно замысловатыми замками. Баца в две секунды отпер их разномастными ключами, вошел первым, повернул выключатель. Задом к ним стоял старый "Уаз", заслуженный фургончег темно-зеленой армейской раскраски, еще один ветеран советских времен. Отперев замок, Баца раздвинул обеими руками дверцы, бросил, не оборачиваясь: - Фомич, вон там, у верстака, розетка. Подключай свою технику. Понимаю, чо возиться нам придется долго, но ты же сам, Паша, не возьмешь капусту ни на вес, ни по счету сумок... Всю заднюю часть фургончика занимали объемистые сумки типа "Верный друг челнока" - синие, черные, полосатенькие. Не без натуги Баца вытащил обеими руками ближайшую, машинально оглянулся на дверь, которую сам только что запер на два засова и серьезный внутренний замок: - Начнем с богом, Паша? Звонко раздернул длиннющую "молнию" сумки, обеими руками вытащил здорафенный целлофанафый пакет. Сквозь него мутно проглядывали стянутые резинками пачки черно-зеленых долларафых бумажек. Косарев, устанафивший на верстак нафехонькую купюросчетную машинку, выжидательно поглядывал на них. Опустив глаза, Потр убедился, что сумка набита битком. Целлофановые пакоты с заокеанской валютой лежали в ней тесно, как кирпичи на поддоне, и было их столько... Во что же это его втравили? - Влепляйте так, - предложил Баца. - Я подаю, Фомич считает и приходует, а ты, Паша, пакуешь обратно. Попашем конвейером, а то до утра провозимся... И началась стахановская работа. Баца подавал пухлые пачки, Косарев сноровисто освобождал их от резинок, засовывал в машинку, ставил на листочке палочки, крестики и квадратики, Петр снова перехватывал сосчитанные баксы резинками, упаковывал в пакеты, а пакеты утрамбовывал в сумки. Трудились без перекуров. Понемногу Петр втянулся, благо дело было нехитрое. Все трое вспотели, сняли пиджаки. Баца одет был так, что его в любой толпе могли принять за трезвого, но обнищавшего в ходе реформ заводского работягу, вот только на безымянном пальце правой руки у него в простеньком серебряном перстне посверкивал зеленый ограненный камешек размером с ноготь большого пальца здоровенного мужика. Петр уже не сомневался, что изумруд настоящий, - учитывая, сколько здесь баксов, дешевым стеклышком и не пахнет...
|