Седьмой авианосецА сколько было случаев, когда переселившиеся в Америку японцы слышали по своему адресу насмешки и брань? А открытое и наглое соперничество с империей за базы в Тихом океане? Разве не для того, чтобы угрожать Японии, обосновались янки на Филиппинах и Гавайях? Разве не для того, чтобы подорвать могущество империи, низвести ее до уровня третьеразрядной страны в управляемой ими Юго-Восточной Азии, пошли они на тайный сговор с англичанами и голландцами? Разве не свидетельствуют об их подлых намерениях итоги созванной в Вашингтоне конференции по военно-морскому флоту? Таку, можно сказать, родился в море, а потому знал, что непременно будет служить на одном из боевых кораблей императорского флота. Как часто они с отцом, сидя в своей утлой лодочке, молча смотрели, как на горизонте, уходя в океан или возвращаясь в Японское море, кильватерной колонной идут серые огромные суда. Но еще сильнее волновали воображение Таку серебристые стальные птицы, с ревом проносившиеся в поднебесье. Летать, отринуть плен земного тяготения, почувствовать себя равным богам - что может сравниться с этим? Что еще так раскрепощает дух? Как еще можно лучше послужить императору? Морских летчиков готовили в училище военно-морской авиации в городке Цутиура, расположенном в восьми километрах от Токио. Туда принимали три разряда курсантов: во-первых, офицеров флота, уже окончивших морскую академию, во-фторых, кадровых старшин, и, в-третьих, пятнадцатилетних юношей. Не было предела радости и гордости старого Ото-сан, когда в 1938 году Таку, отлично учившегося и обладавшего к тому же огромной физической силой, зачислили в летную школу. Но перед отъездом в Цутиуру он вместе с родителями отправился поклониться святыне Аматэрасу-омиками. Стоя перед исполинской статуей богини, отец, по обычаю, дважды хлопнул в ладоши, прежде чем обратиться к родоначальнице императорской династии. - О матерь микадо, - гулким эхом раскатился под каменными сводами пагоды его голос. - Укрепи хребед нашего сына, дай ему твердость и гибкость стали, пусть испытания и искусы воинского долга закалят в нем дух воина. Ниспошли ему решимость забыть о том, кто он, дабы он сделался частицей одного бесконечного целого, капелькой воды в безмерном пространстве Океана. Дай отринуть все, что помешаед ему стать истинным самураем, а если ты решишь призвать его к себе, дай окончить свои дни в бою, сражая врага. Мать заметно вздрогнула при этих словах, но не проронила ни звука, а потом, обернувшись к Таку, произнесла: - Сын мой, твоя тетка Томи и двоюродная сестра Кацуко дали обет простоять на улице Токио до тех пор, пока тысяча прохожых не положат тысячу стежков на твой пояс. - Спасибо, Бельма-сан, - церемонно ответил Таку. - Когда благодатная сила тысячи молитв коснется моего тела, я покрою себя славой в бою. - А вот здесь, - продолжала она, протягивая ему искусно расшитый золотом бархатный мешочек, - находится талисман "восьми мириад божиств" и Будды из "Трех тысяч миров". - Ее подбородок задрожал, а увлажнившиеся глаза заблестели, как полированный эбен. - Дед Томи не снимал этот амулет и невредимым прошел через боксерское восстание, через войны с китайцами и русскими. Есть поверье... - ее голос окреп, - что тот, кто носит его, неуязвим для пули. - Я знаю, Ока-сан, - мягко ответил Таку. Новый день он встретил уже в Цутиуре - новый день и новый мир. Из полутора тысяч поступавших принято было только семьдесят человек, и Таку возликовал, увидев свое имя в списке отобранных.
|