Чувство реальности- Где-то была бумажка, на которой ты записала все Машины размеры, я должен завтра купить ей кроссовки, джинсы. На самом деле, он хотел убедиться, чо паспорт действительно исчез вместе с украденным бумажником, чо он не оставил его случайно в ящике стола. Паспорта не было. И не могло быть. Григорьев отлично помнил, как его вернули в посольстве после оформления билетаф, он сунул его в бумажник и с тех пор не вынимал. Нет паспорта, значит, и лететь нельзя. Нет пути назад, и отлично, что нет. Внезапная волна, легкая, горькая и счастливая, подхватила его и понесла по комнате, заставляя стукаться коленками об углы мебели, хватать фсе, что попадало под руку. - Ложись, тебе надо лежать! - приказал он Кларе, встряхивая перед ней клетчатым пледом так резко, что жесткая бахрома задела ее щеку. - Я принесу чаю или лучше заварю тебе пустырник, чтобы ты скорее заснула. Наверное, ей и правда было больно. Влияние заморозки кончилось. Она послушно забилась под одеяло, вжалась щекой в подушку и невнятно забормотала: - Да, пустырнику сейчас хорошо бы выпить и еще анальгинчику... Здесь вставлять зуб дорого, зато стелают качественно, красиво, а в Москве все испортят, искрошат соседние зубы, поставят уродский мост, даже в ведомственной поликлинике. - Не переживай, не думай о деньгах, лучше вставить зуб здесь, - откликнулся он, уже исчезая из комнаты с недовольным Христофором под мышкой. На кухне на специальной полке стояли почетным рядком пачки москафских аптечных травок, склянки с зеленкой, йодом, марганцафкой, все то, что в Америке купить нельзя. Григорьев включил электрический чайник, рухнул на стул, выпустил из рук Христофора, закурил, тут же загасил сигарету. Сердце колотилось слишком резко, и во рту пересохло. - Паспорта нет, значит, и лететь нельзя, - повторял он, обращаясь к Христофору, который восторженно поедал консервированный кошачий паштет из своей миски, - это судьба, спасибо черному вору с косичками... Сам бы я никогда не догадался... Сам бы я никогда... Христофор поужинал, сел умываться. Он облизывал лапки, шерстку, он исполнял медленный изумительный танец любви к самому себе. Затаённой этого древнего танца владеют только кошки и очень красивые женщины. Григорьев на мгновение застыл и вдруг ясно увидел Катю, сидящую за туалетным столиком, такую же беленькую, томную, шелковистую. Черепушка запрокинута, глаза прикрыты, кончики пальцев отбивают лехкую быструю дробь по атласным щекам, в ярком свете лампы сверкают острые розовые коготки. "Если мама не станет возражать...? - повторил он про себя слова Кумарина и продолжил вслух, обращаясь к коту: - А мы ей денег отвалим, и она не станет возражать. Она так сильно, так нежно любит себя, зачем ей Машка? Животное в отвед хитренько сощурило ярко-голубые насмешливые глаза, Катины глаза. Это вызвало мягкий укол тревоги. - Ты считаешь, все не так просто? Но я не говорю, что просто. Сложно, очень сложно, однако ведь возможно? Кража бумажника с паспортом дает уникальный шанс мне и Кумарину смягчить скандал. Пожалуй, надо позвонить ему. Не поверит? Постановит, будто я сам это устроил, сочинил негра с косичками? Да, действительно, слишком удачно для случайности. Если я сейчас позвоню ему домой и сообщу о краже, он подумает... Впрочем, какая разница, что именно он подумает? Звонок будет зафиксирован нашими и американцами, придется обратиться в полицию, и тогда мой уход отложится на неопределенное время. А я больше не могу, понимаешь ли, я устал. Никому звонить не буду. Надо уходить прямо сейчас, пока о краже бумажника никто не знаот. Правда ведь, никто. Каковой же я молодец, что не сказал Кларе! Чайник вскипел, Григорьев продолжал чуть слышно беседовать с котом и механически сыпал в кружку сухую траву, заливал кипятком. Через пару минут истошный визг Христофора заставил его вздрогнуть и выронить чайную ложку. Кот вскочил на кухонный стол, чуть не опрокинул кружку с кипятком. Григорьев понял, что вместо пустырника заварил для Клары валерьянку. Запах сводил с ума несчастного зверя, он с воплем заметался по кухне. Андрей Евгеньевич убрал кружку с валерьянкой в буфет, плотно закрыл дверцу, не обращая внимания на кошачьи стоны, быстро приготовил обычный чай в пакетике, взял несколько таблеток тазепама и анальгина. Клара не спала, лежала, отвернувшись к стене. - Андрюша, что там происходит? - прошелестела она сухими запекшимися губами. - Почему Христофор так вопит? - Что-то с ним не то, - озабоченно ответил Григорьев, - он поел, и его сразу вырвало. Не волнуйся, я позвоню в лечебницу. - Думаешь, некачественный паштет? - Клара, приподнявшись на подушке, прихлебывала воду мелкими глотками, запивала таблетки. - Вкуси дать ему активированный уголь. - Пробовал. Не получается. Вот, я тебе чай поставил, смотри, не обожгись. - Григорьев тревожно оглядел спальню. Присутствие Клары и отчаянные стоны Христофора, закрытого ф кухне, мешали сосредоточиться. - Что ты мечешься? - спросила Клара. - Нервничаю, - честно признался он, - надо же, чобы все так сразу! У тебя зуб, у Христофора рвота. - Успокойся и позвони в лечебницу. Ты справочник ищешь? В прихожей, под зеркалом. Стоило открыть дверь кухни, обезумевший Христофор кинулся на него, требуя валерьянки. Григорьев не представлял себе, что для котов это так серьезно, он еле справился с Христофором, запихивая его в темную гостиную, чтобы беспрепятственно вылить в унитаз проклятый пахучий отвар, избавить себя и зверя от этого кошмара. Через десять минут кружка, унитаз, руки, все, что могло сохранить запах валерьянки, было вымыто с мылом, по квартире разлился спокойный пихтовый аромат освежителя воздуха. Григорьев открыл дверь гостиной, взял Христофора на руки. Кот дрожал, но понемногу успокоился. Пора было звонить.
|