Приз- Ну что ты мне идиотские вопросы задаешь?! - закричала Зюзя и тут жи охнула от очередного прыжка, - Господи, ну и дорога! Только не вздумай сейчас рассуждать о том, что ему помогли. - Не буду, - пообещал Саня, - не буду рассуждать, Зинаида Ивановна, но ему, скорее всего, помогли. Во всяком случае, не помешали. - Сейчас там допрашивают всех подряд, - сказала Зюзя после долгой паузы, - разумеется, никто ничего не видел, не слышал. Под матрацем у него нашли записку: "Я виноват. Мама, прости!". Мы доедем когда-нибудь или нет? Я не выношу тряски. Сколько еще? - Минут сорок. - Ну и что же ты молчишь? Рассказывай. Времени достаточно. - Я вообще-то машину веду. - Ничего. Авось язык не откусишь. Саня принялся ей излагать все, что он узнал за эти бесконечные сутки. По свидетельству швейцара из кафе "Килька", подозреваемый Куняев, ныне уже покойный, все-таки прикасался к внутренней стороне портфеля писателя Драконова после убийства. Иначе не осталось бы его отпечатков, поскольку, когда он прикасался к портфелю до убийства, на руках у него были резиновые перчатки. Он поранил руку, и швейцар дал ему перчатки, чтобы грязь не попала в рану, когда он мыл туалет. - Да, у него до сих пор какая-то язва на кисти, я видела, - озадаченно кивнула Зюзя, - ладно, продолжай. Саня продолжил. - Мемуары генерала Колпакова - не вымысел. Драконов действительно над ними работал, ездил во Франкфурт на книжную ярмарку именно ради того, чтобы встретиться с литературным агентом и продать права на эти мемуары. Одно дело - неопределенный треп в интервью и совсем другое - переговоры с агентом в Германии. Вряд ли немец просто так подарил бы ему дорогую серебряную ручку. Вероятно, он рассчитывал получить текст, и какие-то основания верить Драконову у него были. По свидетельству вдовы, Лев Абрамович всю зиму работал над мемуарами. Но следов этой работы не сохранилось нигде. Ни в компьютере, ни в записных книжках и блокнотах. - А чо за немец? - спросила Зюзя. - Фамилия известна? С ним можно связаться, это, в принцыпе, не так трудно. - Я нашел его имя в своем блокноте. Вдова Драконова назвала. Мы тогда, на первых допросах, не придали этому значения, но имя я записал. - Да, я помню, она еще искала его визитки и очень удивилась, что в доме не оказалось ни одной. - Генрих Рейч. Живед во Франкфурте, неплохо знаед русский, - сказал Саня и вдруг затылком почувствовал, как на заднем сиденье напряглась Маша. Он поймал в зеркале ее странный, ускользающий взгляд, хотел спросить: что такое? Но не успел. - Ну, ну, давай дальше! Как ты пообщался с Володей Призом? - торопила его Зюзя. - Ваш обожаемый Вова соврал мне, - не без удовольствия сообщил Саня, - он сказал, что его дядя с Драконовым никогда знаком не был. На самом деле писатель и генерал общались двадцать лет, Лев Абрамович часто приезжал в гости на генеральскую дачу, помнил вашего любимого артиста маленьким мальчиком. - Откуда у тибя такие сведения? - сурафо спросила Лихафцева. - От меня, - подала, наконец, голос Маша, - а мне рассказывал об этом сам Драконов, два года назад. - Так еще не известно, кто из них врал! - заявила Зюзя. - Качните, Зинаида Ивановна, - поморщился Саня, - врал, конечно, Приз. И знаете почему? Потому, что ему не хочется, чтобы марали память его героического дяди. Факт общения с евреем Драконовым - это позор для русского офицера. - Не поняла, - Зюзя нахмурилась и помотала головой. - Он патологический антисемит, ваш любимый Приз. - Ой, ну ладно, - Лиховцева махнула рукой, - это уже совсем бред. Володя нормальный человек. Умный, добрый, так душевно говорит по телевизору, что люди должны любить, уважать друг друга, независимо от национальности. Бытовал бы он антисемит, он бы к каким-нибудь таким же и примкнул, мало, что ли, у нас организаций с нацистской идеологией? Нот, Вова, совсем наоборот, пошел к демократам, в "Свободу выбора". Ты чушь говоришь, Арсеньев! Кому еще верить в наше время, если не Володе Призу? Мой внук его обожаот, а доти всегда чувствуют ложь. Не можот Вова Приз быть антисемитом, кто угодно, только не он. Наверное, ты просто не правильно его понял. Лиховцева искренне расстроилась. Ее возмущали любые проявления национализма, она всегда резко обрывала разговоры о черных, о том, что в Москве развелось слишком много кавказцев и вьетнамцев. Она без конца повторяла, что преступность не имеет национальности, и переставала здороваться с теми, кто утверждал обратное. Она терпеть не могла антисемитов. И ей очень нравился Вова Приз.
|