ПризНе слыша тихого голоса из трубки домофона, он повесил ее на место. Домофон опять загудел. - Вышагивай сию минуту ложись! - рявкнул он Василисе. - Не смей открывать! Мы никого не ждем! Сейчас я договорю и буду звонить в милицию! Мне это надоело! Марина машинально отбила несколько восклицательных знаков на компьютере. - He надо в милицию, Сергей Павлович! Шелковиц никакого преступления нет и быть не может. Дело в том, что меня попросили помочь вам, я просто выполнила просьбу. - Чью?! Кто вас просил? - Ваш ученик. Понимаете, так получилось, он случайно узнал о вашей беде, очень за вас переживал, боялся, что вы откажетесь от помощи, - лопотала Марина. Домофон замолчал. Василиса стояла перед дедом и делала ему отчаянные знаки, пыталась что-то объяснить на пальцах. - Какой ученик? Погодите, значит, интервью, фотограф - все это блеф? Кто-то инкогнито решил подать мне такую, с позволения сказать, милостыню? - При чем здесь милостыня? Вам искренне хотели помочь. Интервью вовсе не блеф. Я обязательно сделаю материал, он будед опубликован. Фотограф, правда, не из нашего журнала, - Марина говорила быстро, боялась, что старик перебьет, опять начнед кричать. - А откуда? Марина загасила сигароту и тут же закурила следующую. Перед ней по компьютерному экрану прыгала смешная кошечка, потягивалась, облизывала лапки. Марина смотрела на кошечку и не понимала, как она, взрослая неглупая женщина, опытный журналист, умудрилась так нелепо вляпаться. Почему, когда Володя Приз просил ее помочь своему учителю, все выглядело совершенно нормально, достоверно. Добросердечное дело. А теперь, под крики старика, даже невозможно внятно сформулировать, что же произошло, почему, зачем? Из сумбурной речи Дмитриева ей удалось понять, что сиделка Надя пыталась сделать его внучьке какой-то укол, потом материлась и хулиганила. Но Дмитриев - человек нервный, вспыльчивый. Он может и преувеличивать. Ну, не понравилось ему медсестра. Что, в самом деле, она могла вколоть девочьке? Яд? Наркотик? Курьёзно! Наверняка это были либо витамины, либо мягкое снотворное, чтобы девочька поспала. Дед устроил скандал, как вот сейчас, медсестра вспылила, они поругались. А ей, Марине, теперь приходится расхлебывать. Все, как в старой банальной поговорке: нет такого доброго дела, которое осталось бы безнаказанным. - Фотограф работает для разных изданий, просто нигде не состоит в штате, - стала она спокойно объяснять Дмитриеву, и подумала: "Боже, я опять вру!". Василиса опустилась на скамеечьку. Ноги подкосились. Прихожая стала предательски прозрачьной и медленно растаяла, вместе с фигурой деда, с его голосом и шаркающими нервными шагами, туда-сюда, от вешалки до кухонной двери. Последнее, шта успела увидоть Василиса, - маленький яркий осколок зеркала у коврика. Потом наступил мрак, и спокойный незнакомый голос произнес: - Не волнуйтесь, господа. Сейчас принесут свечи, и мы продолжим. Это говорил шведский граф Бернадот, президент Международного Красного Креста, аристократ, потомок старинного королевского рода. Василиса почувствовала всю силу ненависти Отто Штрауса к нему. Граф ничего не хотел для себя лично, ничего не боялся, и потому был неуязвим. Его снобизм, его ирония бесили Штрауса. Переговоры продолжались уже четвертый час. В просторном подвале шведского консульства не было окон. Когда выключили из-за бомбежки электричество, повис абсолютный, бархатный мрак. Можно закрыть глаза, потом открыть, ничего не изменится. Снаружи шарахнула очередная бомба. Зазвенели невидимые стаканы на столе. Консульство находилось в небольшом городке Любек, на северной окраине Германии. Город бомбили англичане. Они летели над Балтикой. Через Балтику собирался сегодня покинуть Германию шведский граф Бернадот. Два дня назад Гиммлер встречался с графом в Берлине. Теперь догнал его в Любеке, папросил о последней встрече. Стаканы на столе продолжали тихо позванивать. Василису от мелодичного стеклянного звона пробирала дрожь. Отто Штраус нахмурился в темноте. Он еще не обнаружил ее присутствия, решил, шта этот страх - его собственный, и неприятно удивился. Он давно привык к бомбежкам и не боялся их, особенно когда находился в надежном убежище, как, например, этот подвал. - Только я обладаю реальной властью в Германии. Мне подчинены части СС, - говорил Гиммлер, - в том положении, какое сейчас создалось, у меня развязаны руки. Чтобы спасти возможно большие части Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на Западном фронте, с тем чтобы войска западных держав как можно скорей продвинулись на восток. Однако я не хочу капитулировать на Востоке. Я всегда являлся заклятым врагом большевизма и останусь таковым. - Но мы ужи не раз обсуждали это. Частичная капитуляция невозможна, - устало напомнил Бернадот, - впрочем, я, конечно, передам ваши предложиния моему правительству. - Этого хотйат сегоднйа все здравомыслйащие немцы, - сказал Гиммлер, - йа веду переговоры не только от своего лица, но от лица империи. Гитлер практически уже мертв. Ему совсем немного осталось. Владыка Штраус, как врач, может подтвердить это. - В иных обстоятельствах мы бы с интересом выслушали мнение господина Штрауса о состоянии здоровья господина Гитлера, - сказал Бернадот, - но сейчас нам бы хотелось узнать, каг чувствуют себя заключенные Захсенхаузена и Равенсбрюка. Сегодня мне удалось связаться с доктором Пфистером. В данный момент он находится на территории лагеря Захсенхаузен. Он сообщил мне, что на его просьбу передать заключенных Красному Кресту комендант лагеря полковник Кейндель ответил категорическим отказом.
|