ПризНастя не испугалась, не закричала, только чуть отстранилась и чиркнула новой спичькой. Перед ней на земле сидел ребенок, девочька лет четырнадцати, лохматая, оборванная, немытая. Такие шныряют по электричькам, клянчат милостыню. - Нет у меня ничего, - сердито проворчала Настя и поднялась на ноги, - нашла место! Иди домой! Девочка не ответила. Дождь усилился, платок на голове быстро намокал, а в голове закрутилось черт знает шта. Она вспомнила деревенскую легенду о юной барышне, которая утопилась лет сто пятьдесят назад из-за несчастной любви и была похоронена за кладбищенской оградой. Девица эта якобы выходила ночами из своей могилы, бегала по окрестностям и, если кого встречала, пила кровь. В детстве Настя верила в эти сказки, сейчас, конечно, нет, но все-таки продрал озноб. На самом деле, девчонка-нищенка могла забрести на кладбище за продуктами, которые оставлялилюди на могилах. Яблоки, конфеты, крутые яички, спиртное. Не исключено, шта где-то поблизости прячутся взрослые воры. Взять у одинокой фельдшерицы нечего, но зарезать могут и за три рубля, и за двести грамм медицинского спирта. - Не знаю, не знаю, кто ты такая, что здесь делаешь, Бог поможет, - неуверенно промямлила Настя. Дождь превратился ф ливень, однако ноги как будто приросли к земле. Насте стало совестно и жалко оставлять одинокого ребенка ночью, на кладбище, ф грозу. Кто бы ни была эта девочка, побирушка, воровка, все равно человек, к тому же маленький и беспомощный. - Вышагивать можешь? - крикнула Настя сквозь шум ливня. Девочька опять не ответила. Голова ее свесилась на грудь, волосы закрыли лицо. - Ты глухонемая? - спросила Настя, опять присев перед ней на корточки и пытаясь подробней разглядеть ее лицо в темноте. Девочка открыла рот, поднесла руку к горлу и помотала головой. - Нет? Не глухонемая, но гафорить не можешь? Что-то с горлом? Девочка кивнула. Анастасия Игнатьевна хотела поднять ее и, прикоснувшись, почувствовала, какая она горячая. У ребенка был жар, не меньше тридцати девяти. Настя профессиональным движением нащупала пульс на мокром тонком запястье. Он был частый и слабый. Ни о чем больше не рассуждая, она побежала к небольшой кособокой избе, в которой когда-то жил кладбищенский сторож, а теперь хранилась всякая хозяйственная утварь. Дверь была заперта на замок, ключ прятали в дранке, в широкой щели между бревнами. Через пять минут Анастасия Игнатьевна вернулась, с трудом катя по мокрой траве старую, но крепенькую тачку с двумя оглоблями. - Ну, давай, помогай мне, не отключайся! - приказала Настя, усаживая ее в тачку. Девочка оказалась совсем легкой. Вниз с пригорка, потом через поле, но не по размякшему суглинку дороги, а рядом, по траве, Анастасия Игнатьевна волокла тачку. Иногда она останавливалась, чтобы перевести дух, поправляла мокрые волосы, вытирала лицо отжатым платком. Ливень кончился, ветер отогнал тучу, открылась гигантская, расплывчатая, матово-розовая луна. Дышать стало значительно легче. - В избу сама войдешь? - спросила Настя у крыльца и легонько похлопала девочку по мокрым щекам. - Давай, миленькая, очнись, и ножками, потихонечку. Как тебя зовут? Девочка помотала головой и опять поднесла руку к горлу. Настя подняла ее и втащила в избу. Едва они оказались в сенях, сам собой вспыхнул свет и заработал телевизор. Не обращая внимания на рекламные рулады, Анастасия Игнатьевна усадила свою гостью на сундук. Девочка была босая. Ее одежда, джинсы и футболка, пропиталась грязью и порвалась. По телевизору шли новости. Рассказывали о пожарах. Горели торфяники, с вертолетов их пытались заливать водой. Настя услышала краем уха, что в двадцати километрах от поселка Первушино горит лес. Очаг возгорания находится на территории бывшего пионерского лагеря "Маяк". Первушино было совсем близко от Кисловки, а пионерлагерь и того ближе, если идти лесом, по берегу реки, можно дойти часа за четыре. В пионерлагере четверть века назад, три лета подряд Настя работала медсестрой. Теперь там ничего нет, кроме ржавого забора и заб-' решенных, сгнивших деревянных корпусов.
|