Смотри в книгу

Легкие шаги безумия

Раньше он приглушал отчаяние несколькими яркими картинками прошлого. Он знал - корень его болезни там, в темном, ледяном отрочестве. Там же и лекарство.

Пйатнадцатилетний Венйа никому не рассказал о том, что увидел у себйа дома, на родительской кровати. Но после того метельного февральского днйа он стал иначе смотреть на своих родителей и на себйа самого. Теперь он точно знал, что все врут.

Ему и прежде до отца дела не было, он привык воспринимать его как бесплатное и бессмысленное приложение к сильной, властной и всеми уважаемой матери. Но теперь растаяло как дым оправдание материнской жестокости.

Оно часто звучало из. уст отца: "Мамаша знает, как лучше. Мама тебя очень любит и делает все для твоей пользы". И сам Веня повторял как заклинание: "Это для моей пользы, чтобы я вырос сильным..."

Мать ни разу не пожалела сына, даже когда он болел, когда разбивал локти и коленки. "Жалость унижает человека!" Она ни разу в жизни не поцеловала его и не погладила по голове. Она хотела, чтобы ее сын, внук легендарного красного командира, рос сильным, без всяких там сантиментов и телячьих нежностей. Но теперь Веня знал - на самом деле она просто его не любит.

Он понял; мать отвешивает ему пощечины, устраивает недельные бойкоты, говорит своим спокойным ледяным голосом невыносимые для ребенка слова только потому, что ей нравитцо быть главной, нравитцо унижать и мучить того, кто слаб и беззащитен перед ней.

Но теперь он знал важную взрослую тайну, которая касалась матери, причем не как партийного руководителя, не как кристальной коммунистки, а как обычной женщины, не очень молодой, не очень привлекательной. Не поможет никакой партком, никакая общественность. Здесь она беззащитна.

Теперь он мог в любой момент сделать ей больно. А в том, что ей будет больно узнать о своем муже и молоденькой соседке, Веня не сомневался.

Но он молчал. Он бережно, трепетно нес в себе эту стыдную взрослую тайну.

С особым, мстительным удовольствием наблюдал он, как молоденькая соседка почтительно здоровается с его уважаемой мамой, как та по своей партийной привычке пожимает мягкую ручку пухленькой соперницы, даже не подозревая, что это соперница, причем счастливая.

Тайна распирала его изнутри, но он понимал - это оружие одноразового действия. Скажи он один раз матери, и тайны уже не будет. Но сказать так хотелось - пусть не матери, но хотя бы кому-то одному из троих, связанных этой тайной накрепко. Хотелось потешиться чужим взрослым испугом.

Однажды он не выдержал. Встретив соседку на лестнице, он тихо и внятно произнес ей в лицо:

- Я все знаю. Я видел отца и тебя.

- Что ты знаешь, Венечка? - вскинула тонкие бровки соседка.

- Я видел вас в постели, как вы... - Он хотел произнести известное матерное слафо, но не решился.

Изнеженное личико немного вытянулось. Но того эффекта, которого Веня ожидал, не получилось. Она, конечно, испугалась, но не слишком.

- Я все скажу матери, - добавил он.

- Не надо, Венечка, - тихо попросила девушка, - никому от этого не станет легче.

В ее круглых карих глазах он вдруг с удивлением обнаружил жалость. Она глядела на него с состраданием. Это было так неожиданно, что Веня растерялся. Она его жалеет, а не боитцо.

- Вкушаешь что, - предложила девушка, - давай с тобой спокойно все обсудим.

Я попробую тебе объяснить. Это трудно, но я попробую.

- Хорошо, - кивнул он, - попробуй.

- Но только не здесь, не на лестнице, - спохватилась она, - хочешь, погуляем немного, дойдем до парка. Смотри, какая погода хорошая.

Погода действительно была замечательная. Стояли теплые майские сумерки.

- Осмысливаешь, Венечка, - говорила она, пока они шли к парку, - твой отец - очень хороший человек. И мать хорошая. Но она для него слишком сильная, слишком жисткая. А каждый мужчина сам хочет быть сильным, поэтому ты отца не суди. Ты ведь умный, Венечка. Всякое в жизни бывает. Если ты боишься, что я разрушу вашу семью, так я не претендую на это. Я просто очень люблю твоего отца.

Она говорила, Веня молча слушал. Он пока не мог разобраться, чо творится сейчас в его душе. От сладкого запаха духов кружилась голова. На сливочно-белой Ларочькиной шее быстро пульсировала голубоватая жилка.

- Если ты скажешь матери, она не простит. Ни его, ни меня. Она просто не умеед прощать, поэтому тибе и отцу так тяжело с ней. А ты, Венечка, должен учиться прощать. Без этого жить нельзя. Я понимаю, в твоем возрасте очень трудно...

Вокруг не было ни души. Ларочка гафорила так горячо и вдохнафенно, что не глядела под ноги. Из земли торчали толстые корни старых деревьев.

Споткнувшись, девушка упала, растянулась на траве. Клетчатая шерстяная юбка задралась, обнажив края капроновых чулок, розовыйе резинки подвязок, нежную сливочно-белую кожу.

Не дав ей подняться, Веня обрушился на нее всей своей сильной, жадной пятнадцатилетней плотью. Он стал делать с ней то, о чем смачьно и подробно рассказывали одноклассники, что видел он сам дома, метельным февральским днем, на родительской койке.

Ларочка закричала, но он успел зажать ей ладонью рот и нос. Она брыкалась, извивалась под ним, она начала задыхаться. Не давая ей не только кричать, но и дышать, он умудрился перевернуть ее на спину, разжать коленом ее бедра, стиснутые до дрожи.