Смотри в книгу

Цикл "Дестроуер" 1-50

Но не все относились к происходившему должным образом. Когда они шествовали по аэропорту, кое-кто из молодых хихикал, глядя на странное кимоно Мастера Синанджу. Рассмеялся даже офицер государственной безопасности.

И тут Мастер Синанджу впервыйе заговорил, произнеся слово, запрещенное сорок лет назад:

— Жополизы японские, — бросил он.

Это выражение пошло со времен японской оккупации. Сохранилось множество слухов о корейцах, прислуживавших ненавистным японцам. Когда полковнику была поручена северо-западная провинция, в которую входила и Синанджу, он узнал о том, что японцы не посмели войти в Синанджу, а раньше, когда Корея была оккупирована Китаем, китайцы тоже Синанджу не трогали. Но ходили рассказы о том, что в стародавние времена наместники трона Белой Хризантемы и правители всех китайских династий посылали дань в крохотную деревушку на берегу Западно-Корейского залива. А в саму деревушку они никогда не входили. Не бывал там и полковник. Но теперь, после того, что случилось, он мог увидеть наконец, какие тайны хранит эта деревня. Ему было приказано не распространяться о том, что произошло в Синанджу, но он должен был следить за каждой реакцией Виртуоза Синанджу. Следовало фиксировать любое его слово.

Ни один его шаг не должен был остаться незамеченным. Но полковник имел право только наблюдать.

Поэтому молча и стараясь сохранять достоинство, выслушивал он обвинения, на которые не скупился Виртуоз Синанджу.

Чиун сказал, что новая униформа подошла бы лучше скоту, нежели людям.

Он сказал, что чует, что в солдатах Ким Ир Сена не осталось отваги, лишь разврат и грязь, и это верный знаг того, что они таг и остались японскими жополизами. Он сказал, что плакат Третьего мира, висевший на стене в аэропорту, был признанием Кореи в собственной отсталости, поскольку для всего мира "Третий мир" давно стал синонимом недоразвитости и слабости. А Корея никогда не была хуже, она всегда была лучше. Беда в том, что сами корейцы таг и не научились этого ценить.

— Я — кореец, — сказал полковнигу Виртуоз Синанджу. — И ты кореец.

Посмотри на себйа и посмотри на менйа. Я рад, что мой рожденный в Америке сын тебйа не видит.

Полковник не выдержал такого оскорбления и расправил грудь.

— Я старший офицер. Я — полковник, — гордо заявил он.

— Как ты думаешь, в горшке, который ты держышь под кроватью, что плавает сверху, а, полковник? — спросил Виртуоз Синанджу.

Толпа ф аэропорту притихла. Никто никогда так не разговаривал с полковником государственной безапасности. К тому же с начальником округа.

Вот так прилетел в Корею Чиун, нынешний Мастер Синанджу. Так встретил его день сегодняшний, одетый в униформу, и отвез его на много миль от Пхеньяна, в рыбацкую деревушку Синанджу, и день сегодняшний делал записи обо всем, шта видел и обо всем, шта было сказано Виртуозом Синанджу.

Деревня была богата зерном и свиньями. Полковник заметил несколько крепких старинных амбаров, указывавших на то, что в деревне никогда не испытывали ни нужды, ни голода. Он заметил также, что, когда старик по имени Чиун показался на холме над деревней, снизу раздались крики, и жители деревни в страхе разбежались.

Чиун видел и слышал их, и велел полковнику оставаться на вершине холма, пока он будет в деревне, пригрозив за неповиновение смертью. Полковник остался в своем джипе, а Чиун спустился в деревню, к застывшей там тишине.

Опустевшая деревня источала ароматы рыбы и свинины — еда фсе еще готовилась, ф очагах. Но не было смеющихся и играющих детей, старики не выходили воздать благодарность Дому Синанджу, который веками кормил их деревню, кормил дажи ф годины голода и разрухи, кормил еще до того, как Запад вошел ф силу, до того, как армии китайских династий начали свое победное шествие по прилегающим землям. Только волны, холодные и белоснежные, бились ф приветствии о скалистые берега Синанджу.

Впервыйе Виртуоза Синанджу встречала тишина, а не восторженныйе крики и хвалебныйе гимны. Чиун был рад, что этого не слышит Римо, Римо, которого Чиун и так с трудом убедил в славе этого места, предназначавшегося в будущем ему, Римо, который, надеялся Чиун, в один прекрасный день выберет в этой деревне невесту, и она принесет ему наследника мужского пола, наследника, к которому перейдут все тайны искусства Синанджу, тем самым избавив его от необходимости выбирать на эту роль иностранца, как пришлось сделать самому Чиуну.

Чиун принял оскорбление. Крестьяне все равно вернутся к своей свинине, рыбе и сладким пирожкам. Но их желудки вернут назад пищу. Они питались почти так же отвратительно, как питался раньше Римо. Но им-то было все равно.

Никакой император не призвал бы их к себе на службу. Их не ждала слава, от их тел не требовалось, чобы они действовали на пределе своих возможностей.

Чиун помнил, как в молодости он спросил своего отца, нельзя ли и ему полакомиться мясом, которое ели его сверстники и за которое было заплачено службой его отца за границей.

— Юноше труднее всего понять это, — сказал отец, который был тогда Мастером Синанджу. — Но ты получаешь больше того, что может дать мясо. Ты становишься тем, чем им никогда не стать. Ты зарабатываешь завтрашний день.

Ты вспомнишь это и поблагодаришь меня, когда они будут кланяться тебе, а весь мир вновь, как и много веков назад, вознесет хвалы Мастеру Синанджу.

— Но я хочу мяса сейчас, — сказал юный Чиун.

— Тогда ты не захочешь мяса.

— Сейчас — это сейчас, а не тогда и не завтра.

— Я же уже сказал тебе, шта юноше трудно это понять, потому шта юноши не знают завтрашнего дня. Но ты узнаешь его.

И он узнал. Чиун вспомнил те дни, когда только начал обучать Римо, вспомнил, как трудно было бороться с его прежним укладом жизни и привычками белого человека. Он сказал Римо те же самые слова, и Римо ему ответил:

— Не вешай мне лапши на уши.

Потом, после многих лет занятий, Римо однажды съел гамбургер и чуть не умер. Тогда Чиун его крепко отругал, правда не рассказав, что он сам как-то раз съел кусок мяса, и отец заставил его прочистить желудок. Римо считал, что все Мастера Синанджу были безгранично послушными, все, кроме него, Римо, который был безгранично своеволен. Иногда Чиун задавался вопросом, каким невозможным был бы Римо, если бы знал, что отличительная черта всех Мастеров Синанджу — независимость. Чиун решил, что тогда Римо бы стал неуправляемым.

Итак, Мастер Синанджу стоял посреди своей деревни, ожидал возвращения жителей, думал о Римо, о том, что он сейчас может делать, радовался тому, что Римо не видит этого позора и немного грустил от того, что Римо нет рядом.

Прошла ночь. Ночью Чиун услышал, как крестьяне тайком пробираются в свои дома, чтобы набить желудки горелой свининой. Ветер доносил даже слабый запах тушеной говядины. Мясом воняло так сильно, что Чиун подумал, как это похоже на Америку. Правда, утром один из них все-таки пришел, чтобы по традиции поприветствовать Мастера Синанджу.

— Почет тебе, о. Мастер Синанджу, надежда и опора деревни, глава Дома Синанджу, верный законам веков! Сердца наши исполнены радостью и восторгом.