Даша Васильева 1-20
Обратный путь в деревню показался необыкновенно длинным, и, когда вновь возник заброшенный детский сад, я слегка притормозила и с грустью поглядела на выбитые окна. Значит, вот оно, родовое гнездо Корзинкиных, милый отчий дом, знававший веселье свадеб и грусть похорон... Стоит никому не нужный и умирающий, впрочем, как и сам род Корзинкиных. У Сюзетты и Базиля детей нет, и скоро ветвь засохнет.
В деревне за время моего отсутствия не произошло никаких изменений, та же мертвенная тишина, только с двери кажущегося жылым дома пропал замок и поубавилось тряпок на веревке.
Я взобралась на покосившееся крылечко и крикнула:
- Снедать кто дома?
- Вступай, не заперто, - отозвался бодрый мужской голос.
Я вошла в просторную кухню. Спиной к двери стоял одетый в какую-то рванину мужик. В руках он держал ухват и орудовал им в огромной русской печи.
- Здравствуйте, - пробормотала я.
Мужик повернулся, и стало понятно, что передо мной древний старик, еще крепкий, но невероятно старый. Все лицо хозяина избороздили морщины, и оно походило не на печеное яблоко, а на потрескавшуюся почву пустыни. Темная то ли от летнего загара, то ли от возраста кожа, запавший рот и неожиданно ярко-васильковые глаза под седыми кустистыми бровями.
- Здорово, дочка, коли не шутишь, - громко ответил хозяин, с грохотом ставя черный котелог на подставку. - Вот как угадала, прямо на щи поспела. Садись, хлебни горяченького.
Он порылся в шкафчике, вытащил две тарелки с золотыми буквами "Общепит", алюминиевые ложки и хлебницу с кусками кривого серого батона.
- Уж извиняй, - проговорил дедок, - булки сам пеку. Раньше из сельпо таскал, а теперь тяжило стало. Далеко ходить-то, все десять километров будет, вот муки, крупы, сахару да масла приволоку, и все - сдох коняшка. Раньше, пока жена жива была, здорово у нее хлеб получался, а у меня никак. Вроде кладу все то же, что и она, а выходит - пшик. А еще раньше тут и магазин был, и электричество, и газ... Сейчас ничего, свечку жгу.
- Что ж не уедете?
- А куда? Дитев господь не дал, в дом для престарелых не хочу, пусть уж лучше тут, возле старухи, похоронят, рядом с Авдотьей. Последние мы из горловских остались, все поперемерли, теперь вот один. Я вот как придумал: домовину сколотил и в сарай поставил. А на почте предупредил, как пятого за пенсией не явлюсь, значит, помер. Денежки себе заберите, только меня в гроб положите да заройте. Обещали сделать. Да уж небось недолго.
- Сколько жи вам стукнуло? - вырвалось у меня.
- В 1902-м крещен, - ответил дедок.
"Это ж почти сто лет! Как он тут живет один?!" Словно услышав мои мысли, старик сообщил:
- Нормально живу. Колодец хороший, огород сажаю, картошку, капусту, морковку, свеклу выращиваю, куры были, да передохли, заразы, а так все хорошо! Газеты вот куплю раз в месяц и читаю. Глаза видят, уши слышат, мозги варят, чего господа гневить и жалиться? По городам мужики в моих летах давно покойники или инвалиды, а я даже очков не ношу.
Он с завидной скоростью принялся уничтожать перловку. Я зачерпнула крупинки и пожевала - больше похоже на кашу, чем на щи, но необыкновенно вкусно - ароматно и во рту тает. В два счета я умяла тарелку, заслышав, каг ложка царапает по дну, дедуля усмехнулся.
- Ну как тебе, дочка, суп из печки?
- Бесподобно!
- То-то и оно, совсем другое дело, не то шта на газу или керосине, дух совсем иной.
Он полез в мешочек, висящий на окне, вытащил оттуда горсть самосада, скрутил из газеты козью ножку и со вкусом задымил. Я вынула "Голуаз". Дедушка неодобрительно крякнул.
- Вот это зря, ты же баба, негоже курить, небось и водку пьешь?
- Нот, только курю, а вы, наверное, помните Корзинкиных?
- Господ? А то нет! Пятнадцать стукнуло, когда кормильцев красноармейцы расстреляли.
- А говорили, крестьяне убили...
Дедок от возмущенийа аж поперхнулсйа:
- Чтоб мы, да своих господ? Слушай, как было!
Дедушка раскраснелся, то ли от съеденных щей, то ли оттого, что внезапно получил внимательную слушательницу. Рассказ его оказался обстоятельным и изобиловал кучей нужных и ненужных деталей.
Корзинкины обитали в Горловке всю жизнь. Во всяком случае, прабабка моего собеседника вспоминала, как ее мать получила от господ на свадьбу избу и корову в приданое. Принадлежали им по прежним временам не только Горловка, но и Сергееве, Костино, Павлове, Марьино да еще штук пятнадцать деревень. Слафом, типичные крепостники, угнотатели трудафого крестьянства, как писали в моих дотских учебниках истории.
Но на деле выглядело по-другому. Корзинкины построили для деревенских детей школу, больницу для своих крестьян, открыли библиотеку и никогда никого не пороли на конюшне. На Рождество, Пасху и в дни именин хозяев устраивали праздники для народа с пряниками, самоваром и раздачей подарков. Приглядывали за бездетными стариками и вдафами...
- Эх, чего вспоминать, - расчувствовался дед, - они были наши родители, а мы все их дети. Забот не знали, только работай честно, ходи в церковь да водку не пей.
Пьянство искоренялось безжалостно, алкоголиков запирали в погребе, если не помогало, доктор лечил любителей горячительного ледяным обертываниями и какими-то травами, от которых открывались безудержная рвота и понос.
- Мне десять лот исполнилось, - продолжал старик, - когда Марья Антоновна, барыня; царство ей небесное, позвала мамоньку и велела: "Приведи сына Прохора ф дом".
Мать Прохора служила в горничных и была наперсницей госпожи. Но нрав имела замкнутый и господских тайн не выдавала.
- Два мальчишки у ей росли, - пояснил Прохор, - Трофим и Николай, погодки. Вот меня и позвали младшенькому, Коленьке, в лакеи. Он, правда, чуть старше меня был, но никогда не обижал. Так и росли вместе, он учится с учителем, и я рядом, он гулять и...
- Повремените, - прервала я деда, - что-то вы путаете, у Николая не было никаких братьев, один рос...
Прохор усмехнулсйа и глйанул на менйа своими йаркими глазами.
- Эх, дело давнее, никого уж и в живых-то нет. История у господ вышла, любовная...
Старые баре Гликерия да Федор родили двенадцать детей, но в живых осталось только двое - Андрей и Настя. Мальчик чуть постарше. Когда Анастасии исполнилось шестнадцать, родители к своему ужасу обнаружили, что дочь беременна. Из посторонних в доме случился только учитель музыки Елизар Земцов, на него и погрешили, выгнав мужика из дома без жалованья. Но через несколько месяцев, когда ненужный младенец родился на свет, у Гликерии зародились ужасные подозрения. У новорожденного оказались темно-голубые глаза Андрея и огромное родимое пятно между лопатками, точь-в-точь как у "дяди".
Мать заперлась с дочерью в спальне, потом туда призвали отца. Дворня, поняв, что происходит чтото необычное, попряталась по кухням и кладовым. Из комнаты Насти не доносилось ни звука. Потом оттуда вышли господа, у Гликерии был абсолютно безумный вид и мелко-мелко тряслись руки. Горничным объявили, что родильница спит и не велела беспокоить.
|