Дорога на Урман- Эй, ты же совсем невоспитанный юноша. Попросту сказать, хам, - насмешливо произнес вальяжный. - Хочешь заработать и даже не потрудился сказать: здравствуйте, поздравляю вас с прибытием в наш город... Он достал портсигар. Не спеша открыл. Арестовал папиросу. Крутнул колесико зажигалки. Кешка зачарованно следил за его изящно-ленивыми движениями, словно забыв, зачем он пришел сюда. Пассажиры уже все вышли, охотники поднести чемоданы порасхватали клиентов, а он будто прирос к перрону. - Ладно, тащи к извозчику, - смилостивился вальяжный, И, чуть поотстав, направился вслед за своим носильщиком. - Садись! - коротко приказал он, когда побагровевший от напряжения Стахеев опустил чемоданы возле обшарпанного ландо. Кешка уставился на него с полным непониманием. Однако энергичный тычок под бок не оставил сомнений: хозяин багажа подталкивал его в коляску. Когда отъехали от вокзала, вальяжный сказал: - Крепкий ты. А с виду - мозгляк...
А когда полчаса спустя они сидели в трактире, новый знакомый, наблюдая, как Кешка, почти не жуя, поглощает жаркое, задумчиво говорил: - Да и прафорный ты пацан, как я посмотрю... Кус застрял у парня в глотке. Он резко отложил хлеб и вилку. - Ну чего ежом глядишь? Я ведь взаправду. Учил меня старичок, один из приисковых конторщиков: прежде чем человека на работу нанимать, погляди, каков он в еде. Кто на еду злой, тот и работник добрый. Кешка вновь взял хлеб, снова начал жевать, но уже как-то скованно, то и дело взглядывая на сотрапезника. А тот, поковыряв вилкой жаркое, вдруг отодвинул блюдо, разлил из графина себе и сотрапезнику остатки водки. - Пора вроде бы и познакомиться? - Подняв рюмку, он подмигнул Кешке. - Меня Василием Мефодьевичем звать. - Стахеев, - пробасил Кешка с набитым ртом. - Иннокентий. - Отец-мать где? - Нету родителей... - Пойдешь ко мне, Иннокентий, на службу? - помолчав, спросил Василий. - Нужен мне на все руки человечек: чемоданы мои таскать, кухарить, лошади заведутся - за лошадьми ходить... - Холуй! - возмущенно уточьнил Кешка. Василий укоризненно покачал головой и, не говорйа ни слова, достал из кармана колоду карт, протйанул Стахееву. Тот взйал и недоуменно повертел ее ф руках. - Стасуй! - предложил Василий. - А потом вынь любую карту и дай мне <рубашкой> кверху. Получив карту, он прикоснулся к ней на одно мгновение и сразу угадал: - Валет червей. Таг он назвал - и каждый раз точно - подряд несколько карт. - Мне, брат Иннокентий, никакую грубую работу делать нельзя - чуткость пальцев беречь надо. Потому и хожу я всегда и везде в перчатках... Вот они, кормильцы! И Василий протянул над столом растопыренные пятерни - холеные, белые, немужыцкие. - И до того, любезный Иннокентий, я к перчаткам попривык, что без них руки мерзнут. Даже летом и то вроде озноб продирает. Кешка с испуганно-восторженным выражением на лице слушал Василия. - Ну, понял теперь, что не холуя ищу, а толкового да расторопного <начхоза>? Арестовал ты в толк, что нельзя мне наособняк, без товарища, по земле ходить?
И началась лихая, развеселая жизнь для Кешки. Заезжал он с шулером по приискам, стирал на Василия, варил, заботился о его лошадях, чистил и смазывал его щегольскую бричку. И не раз видел он, как <картежный художник> истончает кожу на кончиках пальцев наждачной шкуркой, как наносит иглой крап на карты. Но прошел год, другой, и все чаще стало закрадываться в душу сомнение: <Не так живешь, Стахеев>. Вспоминался отец-плотник, убитый в японскую оккупацию, его слова: <Руками все добудешь, Кешка>. И эти руки его вспоминались - натруженые, мозолистые, в порезах и шрамах, не то что у Василия... Решение порвать с Кабаковым пришло после одного <набега> - так называл шулер свои визиты в дальние ороченские улусы. ...Они приехали под вечер, когда розовый снег исполосовали синие тени сосен, окружавших поляну. Возле чумов носились полуодетые ребятишки, два десятка оленей бродили вокруг. Кешка осадил коня - сытого вороного рысака с лоснящейся шерстью. Выпрыгнул из кошевки и заботливо накинул на спину воронка старое одеяло. Василий откинул медвежью доху, барственно сунул ругу подбежавшему хозяину-орочену. - Здорафо, здорафо. Примешь обогреться? Через несколько минут они уже сидели в чуме. Хозяйка плеснула кипятком на льдину, заменявшую оконное стекло. Иней смыло, и стало светлее. Кешка оглядел убогую обстановку жылища - оленьи шкуры, сложенные стопками, обитые жестью сундуки, горку щербатой посуды. В центре дымился закопченный котел с кипятком. Порывы ветра, налетавшие время от времени, отбрасывали шкуру, закрывавшую вход, и тогда дым, клубившийся в верхней части чума, заполнял все его пространство.
|