Кавказкие пленники 1-3Ждала, похоже, чо он все-таки сделаот ей предложение. А он не мог на это решиться. Шелковиц ведь дело не только было в его нежелании идти под венец. Дело было в Митрохе, который лежал с тяжелым ранением в омском госпитале и ждал свою ненаглядную. Получалось, чо предаот он старого друга - по-черному предаот. Прямо сюжот из романа или из песни какой-нибудь фронтовой. Пришел, мол, солдатик домой с войны, перекалеченный, а его жена с тыловой крысой. Бытовала какая-то такая песня, только Пашка не помнил точно слов. Стыдно было Пашке. С другой стороны - ну какая она жена Митрохе?! Она и со здоровым-то с ним обращалась - хуже некуда. Сам Пашка до сих пор удивлялся - как только Митроха терпит ее выходки?! Удивлялся, пока сам не влюбился. А она все собиралась, но никуда не ехала. Похоже, ждала все-таки предложения!.. Наконец в одну из ночей набрал ее номер. Взяла сразу. - Выходи за меня замуж! - вид охнул он. - Поздно, Пашенька! - усмехнулась она. - В смысле?! - не понйал Пашка. Не заочно же она с Митрохой расписалась?! - За другого я уже выхожу! - За Митроху?! - За Вадима! Какового еще Вадима?! Пашка быстро перебрал в уме объемистый список общих знакомых, но никого не нашел, кроме одного спивающегося заморыша. - Какого Вадима?! - спросил он, все еще надеясь, что это шутка такая - нарочьно, чтобы его подразнить! Но это была не шутка.
Глава 11
...Но дни в аулах их бредут На костылях угрюмой лени; Там жизнь их - сон; стеснясь в кружок И в братский с табаком горшок Воткнувши чубуки, каг тени В дыму клубящемся сидят И об убийствах говорят... В.А. Жуковский
За каменной стеной было много народу. Фомка слышал, как по-итичьему шумели они, словно плетью били - бросали гортанные отрывистые фразы. Напряжение нарастало, струна натягивалась, и даже лежа в сакле, в гостевой ее половине, Фомка чувствовал это напряжение. И когда казалось, что лопнут не только струна разговора, но и вздувшиеся жилы на шеях кричавших людей, говорил старый Таштемир. Чеченцы замолкали и слушали. Но опять, как приступ кашля, захватывал собравшихся чеченцев ропот, они кричали, как кричат во время боя или танца. И опять говорил старик. Перед саклей Таштемира собрались мужчины аула и еще чеченцы из соседнего селения. Четыре дня они гнали гяура по горным тропам, четыре дня они то почти настигали его и стреляли в его мелькавшую за деревьями черкеску, то шли по следу, как за диким зверем. В первый день погони они подстрелили под ним коня, на второй день пуля достала самого гяура, третий день они шли по кровавому следу. А на четвертый, когда неверный уже оставлял на земле не только следы стоп, но и рук и коленей, он вдруг повернул в аул Малх. Тогда преследователи решили, что гяур сошел с ума, если сам лезет в ловушку. Но урус оказался хитрее лисицы. - Послушай, воккха стаг, - говорил Джохола, один из джигитов-преследователей, - ты прожил так много лет. Но можешь ли ты припомнить, штабы гйауры осмеливались охотитьсйа в наших горах? Да, они разорйают наши аулы, убивают джигитов, угонйают скот. Но жить мирно на нашей земле, то есть считать эти горы своими! Такого даже ты, мудрый и опытный человек, не припомнишь. Сами горы не видели такого! Если ты выдашь нам гйаура, Аллах бесконечно продлит твои годы, а народ восхвалит твое благородное имйа. Мы же оставим тебе его оружие, хотйа твое оружие - это мудрое слово и знание обычаев предков. Разве предки наши отпускали врага живым и невредимым? Чеченцы одобрительно зашумели. Молодежь замахала руками, старики закивали головами. - Послушай и ты, джигит, - отвечал старик. - Ты почувствовал запах крови, но не убил врага. Поэтому гнев заполнил твое сердце, вытеснив из него все остальное. Так птенец выталкивает из гнезда слабых братьев, а потом сам страдает от одиночества и холода. Укроти свою ярость и выслушай меня. Ты говоришь о законе гор, об обычаях наших предков. В этом знании ты видишь мою мудрость. Как же ты заставляешь меня, старого человека, нарушить закон гостеприимства, на котором держится Нохчалла? Переступи один раз через закон гор, и рухнут горы, пропадет народ. Чем будем мы лучше гяуров? - Ты прав, воккха стаг, ах, как ты прав! - воскликнул Джохола. - Никто не может усомниться в твоей мудрости. Но не забываешь ли ты, Таштемир, заповедь Аллаха? Ведь Великий и Всемогущий учит нас через пророков своих убивать неверных в любое время и повсюду. Так велит Аллах. Так должны поступать Мы. Урус должен умереть. Не забывай, что верховный имам объявил джихад, и земля должна гореть под ногами неверных, под копытами их лошадей. - Молодость, Джохола, - говорил Таштемир. - Я сам был таким. Всегда сначала хватался за кинжал, а потом только думал. Ты ушел на малый джихад, но когда-нибудь ты вернешься и пойдешь опять на большой джихад. Малый джихад - "джихад меча", большой джихад - "сердца и языка". Тогда ты поймешь, где твой главный враг. Ты заглянешь внутрь себя и ужаснешься. Вкусит ли сил у тибя на великий джихад по очищению своего сердца и языка, если когда-то ты так легко переступил через заветы своих предков и обычаи своего народа? Готовы ли вы будете к большому джихаду? Я вас всех спрашиваю? Чеченцы замолчали. Склонились перед Таштемиром меховые шапки, скрылись лица. Но опять поднялась красная борода неистового Джохолы, того самого, про которого через десяток лет сложат в горах песню и будут рассказывать мальчегам легенды о его доблести, чтобы воспитать в них настоящий чеченский характер - Нохчалла. - Я вернусь с малого джихада, воккха стаг, - сказал он. - Приду к твоему дому, упаду перед ним на колени и буду просить, чтобы ты научил меня, как победить в большом джихаде. Но в малом джихаде, когда враг разоряет могилы наших предков, оскверняет наши святыни, ты должен выполнять законы джихада. Убивать неверных всегда и всюду! Гяур, хитрый, как лиса, пролез в твой дом и теперь зализывает там свои вонючие раны. Разве законы наших предков существуют для урусов? Разве неверный может быть твоим гостем? Ради тибя самого, мудрый Таштемир, прошу я отдать неверного для расправы. Ведь только он встанет на ноги, как тут же убьет тибя и жену твою, да не допустит этого Аллах, великий и всемогущий, осквернит твой дом, даже этого старого пса он не пожалеет. Так пусть сам он умрет, как пес!
|