Кавказкие пленники 1-3- Вот именно. Только, на самом деле, поручик Басаргин был хорошым человеком, про таких говорят - добрый малый. Его все интересовало, все вызывало в нем живейшее любопытство. Где ему было скучать, разочаровываться! Жизнь страшно нравилась ему. Вот подобрал он чечена раненого, будто бы чтобы выделиться среди других, отделить себя от прочих, сделаться им непонятным и интересным. А сам подружился с этим нехристем, дикарем, даже аварский язык стал учить. - Вы сказали чеченец или аварец? - переспросил внимательный Парамон Петрович. - Да я их не очень то различаю, господин пристав, - сказал Карл Иванович. - Подумывал, что чеченец, а Басаргин сказал, что аварец. Все одно - татары, barbares. Знаоте, наверное, всю эту историю, как поручик отпустил татарина, да еще коня ему подарил? Поверьте мне, тут не было никакой рисовки. От души подарил, от доброты сердечной. Понравился ему человек... Какое сердце могло разглядоть в этом абреке человека?.. и подарил. - Вы дали мне удивительно точный психологический портрет поручика Басаргина, господин доктор. Но если перейти непосредственно к убийству? - К убийству... Да... Здесь, Парамон Петрович, ужи просто какая-то детская игра в Печорина. Представьте, узнает Басаргин, что казак Фомка из-за Терека привез татарку. Черные глаза, гибкий стан и все такое. С детской непосредственностью пошел на нее смотреть. Посмотрел и сказал себе, что это и есть Бэла. Помните, в этом злосчастном романе? - Конечно! Гафорите, Карл Иванафич, гафорите. Слушаю вас превнимательнейшим образом! - Я думаю, и полюбить он ее не полюбил. Не успел полюбить. А может, я ошибаюсь? Кто знает эту любовь? Где она? Сколько вскрыл человеческих тел - ни души не видел, ни любви. Все пустое... Так вот, Парамон Петрович, так же по-детски непосредственно и глупо он пошел за этой чеченкой, в лесу на тропе наехал на них Фомка и застрелил... моего Дмитрия Ивановича. Finita la commedia! <Представление окончено! (итал.)> - Стало быть, все по писаному не выходит? - Ну какой из Басаргина Печорин? Я же говорю вам. Жил бы себе и радовался. Вон лучше бы казачку какую полюбил. Та же дикая природа, то же отсутствие цивилизации, только вот жил бы своей жизнью, пусть даже самой грешной, и не погиб. А так - пропал за что? За Печорина. Извините, Парамон Петрович, но я такой жертвы принять не могу. Может быть, это гениальный роман, хотя, я слышал, государю он не понравился... - Ничего не могу сказать вам на этот счет, Карл Иванович, - поспешил ответить Устюгов. - Но после того, что вы мне рассказали, думаю, что он вполне мог так отозваться об этом творении. Ведь судьба каждого подданного волнует его больше, чем чья-то писанина. Я вам так скажу, Карл Иванович, если государь так сказал, то насколько же он был прозорлив! - Вы так думаете? - доктор Тюрман устало пожал плечами. - Мне вот что кажетцо, Парамон Петрович. Русская литература - это не французские романы, которые можно читать, а можно не читать. Разве что для практики языковой. Русская литера тура - это наша действительная жизнь и еще что-то, что словами не выразить. Мы с вами стали свидетелями, как погиб человек, хотевший жить по-литературному. Ведь живи он по французским романам, был бы жив, весел, любим. А так вот - умер вдали от дома, совершенно один. Но знаете что? Мне кажетцо, что это только начало. Вы заметили, как прогрессирует наша литература? Скоро она будет играть не только судьбами, но и душами людей. Она еще себя покажет! Она... Вкушаете, что она сделает? Перепишет Святое Марание. Залезет в самые неразрешимые вопросы, опуститцо на самое дно человеческой души! Она себя покажет! Обуянная гордыней, она возомнит себя Новейшим Евангелием, будет поучать, поучать... Бедный мой Дмитрий Иванович... Взять бы и сжечь эту великую русскую литературу!
|