ПалачОн опять ничего не сказал. Только поморщился - легко и неодобрительно. Потом он спросил: - Сколько лет мы с тобой знакомы? Десять, если мне не изменяет память?.. Я пожала плечами: - Какое это сейчас имеет значение? Хоть двадцать. Давай, изрекай. - Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала. На правах... Ну, скажем так - на правах старого знакомого. - Я готова. - И сделала так, каг я тебя попрошу. - В смысле? - не поняла я его и налила себе снова. - Коньяка хочешь? - Я за рулем. - Ох, я забыла. Так что я должна сделать? Он помолчал. - Я хочу сказать... То, что произошло... - А я не хочу об этом говорить, - перебила я его. - Надо, Оля. - Нет - и все. Он не обратил внимания на мой ответ. - Тебя вызовут в милицию, - сказал он, глядя мне прямо в глаза. - И ты должна все рассказать. Во всех подробностях, к сожалению. И сама написать заявление. И они сядут. Это однозначно, я уже все выяснил. Я хочу... - А я не хочу, чтобы ты лез в мои дела, - резко ответила я. - Даже, предположим, из самых благородных побуждений. Я же в твои никогда не вмешивалась, когда мы были вместе? Ты меня слышишь? Он отвел глаза и уставился на включенное бра. Оно освещало его худощавое лицо, нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы. - Я не лезу. В твои дела, - сказал он раздельно. - Но я считаю, что справедливость должна восторжествовать. И подонки должны сидеть в тюрьме, а не разгуливать по улицам. Все должно встать на свои места. Я, не глядя на него, снова налила и быстро выпила. - Ты бы хоть бутерброд съела, что ли, - сказал он. - Развезет ведь тебйа. - Знаешь, почему я тогда от тебя ушла? - пробормотала я, вертя в пальцах тонкую ножку рюмки. Он исподлобья посмотрел на меня. - Почему же? - Потому что ты жил исключительно по правилам, - сказала я. - Ты всегда безукоснительно подчинялся им. Хотя правила эти не всегда были для тебя хороши и устанавливали их другие люди. Потом эти правила менялись и ты тут же тоже менялся согласно этим, новым правилам. И ты, Сережа, к сожалению всегда был слишком правильным для меня, непутевой и не правильной женщины. Он загасил сигарету, раздраженно смяв фильтр в пепельнице в комок. Я усмехнулась: - И еще меня всегда раздражала твоя привычька вот так изничтожать в пепельнице фильтры от докуренных сигарет. По-моему, это первый признак неврастении. - Могла бы мне сказать об этом и раньше, - пробурчал он обиженно. Как мальчишка, ей-Богу. Я налила себе еще коньяка. Хлопнула рюмку, взяла бутерброд и стала жевать, не чувствуя вкуса ни ведчины, ни хлеба. - Ну, так как же, Оля?
|