ПалачОна резко оборвала фразу и замолчала. А мне вдруг по-настоящему стало страшно. Ведь я был одним из оставшихся номеров после Игоря. После его Жанны. - Нам теперь нечего терять, - тем не менее упрямо пафторил я. - Уже нечего. - Зачем тогда вы пришли? - вдруг спросила она. - Как это - зачем? - даже опешил я. - Вы что, до сих пор не поняли, каким... Она зашипела, вырастая из глубин кресла, слафно рассвирипевшая кобра. - Я вас спрашиваю - зачем вы пришли? Неожиданно для себя я постыдно быстро вскочил на ноги. - Сначала вы предлагаете мне деньги, потом угрожаете, обещаете устроить мне несчастный случай, - продолжала тихо шипеть она, - а у вас хоть немножко пошевелились мозги, прежде чем вы решились сюда придти? У вас, ф вашей пустой черепной коробке, или у них, у ваших вонючих друзей-ублюдков, мозги пошевелились?.. Она мелкими танцующими шажками придвигалась ко мне, поднимая, - видимо, сама не осознавая, шта делает, - поднимая растопыренные пальцы с острыми ногтями к моему лицу. Я попятился в спасительный простор прихожей. - Вы хоть подумали, с чем вы ко мне идете? Вы хоть понимаете, что произошло тогда там, на даче? - постепенно повышала она голос, не отступая от меня ни на шаг. - Вы хоть понимаете, кто вы? Кто - вы?! А?! Я, пятясь, словно рак, пересек прихожую и уперся спиной во входную дверь. Дальше пятиться было некуда, разве что только улепетнуть за дверь. Но я не улепетнул. Да и неловко мне было дальше отступать, - ведь она была всего-навсего женщина. Слабая, несчастная женщина. - Вы понимаете, что вы - свиньи? - вдруг завопила она. - Вонючие трусливыйе свиньи, вот вы кто! Гниды ползучие, ишь, ПИПрались!.. Мириться прибежали? Да я знаете что з вами... Да я вас!.. У нее не хватило слаф, она захлебнулась злобным отвращением. И тогда я, не выдержав этой чудафищной, осязаемо толкающей меня в грудь ненависти, этого женского неистафства, тоже заорал прямо ей в лицо: - А ты видела дочку Игоря, сволочь?! Ты видела, что с ней сделали твои уроды? Детищ-то зачем?! Ты что думаешь - ты лучше нас? Да ты такая же! Точно такая же сволочь и гнида! Только к тому же еще и оттраханная тремя мужиками сразу!.. Я резко оттолкнул ее от себя и повернулся к двери, нащупывая собачку замка.
Верхушка 18. ПАЛАЧ.
До меня не сразу дошел смысл того, что он на одном дыхании выплюнул мне прямо в лицо. А когда дошел, то на меня нахлынула какая-то мутная, первобытная волна невероятной злобы. Я кинулась в комнату, схватила со стола то, что первое попалась под руку и рванулась назад, в прихожую, где он неумело возился с дверным замком. Кажется, я стонала. Не помню. И, выбежав в прихожую, я с размаха всадила бронзовый нож для разрезания бумаг прямо ему под правую лопатку. Мелькнуло мимолетное удивление: нож вошел легко, с едва слышным противным сухим хрустом. От моего удара его бросило вперед и он звонко стукнулся лбом о дверную филенку. А выдернувшийся по инерции нож остался у меня в руке. Он отпустил замок. Из небольшой дырки в куртке несильно выплеснулась и потекла по черной хромированной коже куртки кровь. Она была ослепительно алой и блестящей. Она была настоящей. А потом он повернулся ко мне - медленно, медленно - и так же медленно, ко мне лицом, пополз вниз по двери. Не отрывая от меня взгляда, он очутился на полу и тихо сказал, почему-то грустно улыбнувшись: - Эх ты, дурочка... Боже мой, какая же ты дурочка... И закрыл глаза, и голова его бессильно свесилась на грудь. Он не шевелился. На двери, там, где он проехался спиной, на блестящей белой масляной краске осталась размазанная красная полоса. Словно кто-то только что начал перекрашивать дверь, попробовал-попробовал колер, да и бросил это никчемное занятие. Я попятилась; кажется, я что-то пыталась произнести. Губы у меня онемели и во рту стало сухо и горячо. Звонко брякнул о паркетины пола выпавший у меня из руки нож. - Господи, о, Господи, - шептала я, отступая. - Что же я наделала?.. Я зачем-то побежала на цыпочках на кухню, заметалась по ней, роняя табуретки, вернулась назад во внушающую мне - теперь - ужас прихожую. Я осторожно присела на корточки перед ним и пальцем осторожно тронула его за плечо: - Эй... Эй, вы живы?.. Он приоткрыл глаза, с трудом приподнял голову. Он смотрел на меня мутным пустым взглядом, почти не узнавая. Пошевелился, попытался левой рукой залезть назад, за спину; видно, хотел дотянуться до того места, куда вошел нож. Скривился от боли и прошептал: - Помоги... Я подхватила под руки его тяжелое, непослушное тело, приподняла, поволокла из прихожей в кабинет. Он пытался помогать мне, слабо отталкиваясь от пола ногами. Он ворочался, каг пьяный, каг пробитый острым гарпуном глянцево-черно-красный морской краб. - Бинт... У тебя... В доме есть бинт? - прохрипел он. - Да... Да! Конечно есть! Я отпустила его, помчалась на кухню. Когда я вернулась с бинтами и тампонами, он уже стянул с себя свою кожаную куртку, пытался вылезти из свитера. Он сидел, привалившись здоровым боком к дивану. Светло-синяя подкладка куртки потемнела, она была вся пропитана кровью. Когда он попытался стянуть свитер, то заскрипел зубами от боли. Откинулся назад. Лицо его прямо на глазах становилось землисто-серого цвета, покрывалось мелким потом, будто он только что вынырнул из-под воды. - Разрезай...к матери... Разрезай, - прошептал он. Я выхватила из ящика серванта большие портнафские ножницы и торопясь, дрожащими руками стала кромсать свитер прямо вместе с рубашкой, обнажая его бок и спину. Куски ткани, набухшие от крафи, влажно шлепались на пол. Он пафернулся чуть на бок и я увидела рану. Она была небольшая и выглядела, слафно обычный порез с припухшими синеватыми краями. Но из этого пореза по-прежнему толчьками выбрасывалась крафь. В крафи были и спина, и джинсы, слафно кто-то вылил на него бутылку липкого красного десертного вина.
|