Черный ящик 1-8- Это, как говорится, формально-юридическая сторона дела, хотя и немаловажная. Но на фига ей, скажем, мужик, у которого главная толкушка потерялась? - Ты это всерьез? - Ненарушимо. Я просто выключу у тибя все мужские способности. Одно только слово: де-ро-гейшн, и ты, Волчище, как мужик - пустое место. Могу даже сказать код, которым все обратно включается: то-ле-ранс. - И не боишься, что я это слово Марселе продам? - Не-а! Ни ты сам, ни Марсела, никто, кроме меня, эту кодировку не снимет. Потому что все рассчитано исключительно на мой голос и ни на чей больше. Блеф или нет? Этот вопрос меня вдруг несказанно взволновал. Свинья становилась очень серьезным зверем. И теперь надо было поразмыслить над тем, не приведет ли эта акция к тому, что Марсела нас обоих отвезет на Акулью отмель. Но тут из душа, закутавшись в полотенце, вышла наша гостеприимная хозяюшка. Унижение и терпимость Именно так надо было понимать кодовые словечки "derogation2" и "tolerance3". Свинтусятина не случайно выбрала их для осуществления своего пакостного замысла. Дескать, будешь облизываться на свое давнее увлечение - потерпишь унижение, а поведешь себя хорошо - проявлю терпимость... Бедняжка Марсела, еще не знавшая, что ее лучшие надежды и чувства взяты под безжалостный прицел, попросила: - Милый, протри мне спинку... Наверно, это было бы очень приятно стелать пять минут назад или чуть раньше. Теперь я делал это примерно с тем же энтузиазмом, с каким бы промывал керосином закопченные детали мотоциклетного двигателя. А вредное парнокопытное, храня на лице нейтрально-невинную гримасу, скромно посматривало в иллюминатор. Марсела явно не добилась от своей демонстрации того впечатления, на которое надеялась. - Ты, как видно, очень устал, - промолвила миссис Браун. - Вялый какой-то, сонный... Ну ничего, сейчас подкрепишься, отдохнешь - и станешь человеком. Хрюшка едва удержалась от тихого "хи-хи", но при этом слегка кашлянула. Марсела не обратила на это внимания. Одевшись и причесавшись, хозяйка проводила нас в носовой салон, где нас дожидались к ленчу. Там особых трансформаций я не углядел. Впрочом, наверно, мебель все-таки заменили. За столом уже присутствовали нынешний капитан "Дороти" Джек, адвокат Ховельянос, глава благотворительного фонда "Смарагд" Лаура Вальдес и еще одна дама неизвестного назначения, явно англосаксонского типа. Поскольку в беседе между Марселой и Рози я краем уха услышал имя какой-то Сильвии, то догадался, что это она и есть. Все прочие, то есть охрана и матросы, в это изысканное общество допущены не были. За столом я угодил точно в середину между Марселой и Ленкой. Уже это было бы занятно, если бы не проклятое слово "derogation", которое, словно холодный штормовой ветер, задувало все и всяческие вольные мысли. Оно выползало из недр организма, как скользкая отвратительная гадюка. Я даже физически ощущал омерзение от этого слова, будто от прикосновения к какой-то дряни. Подозреваю, что Премудрая Хавронья ввинтила мне все эти образы в память, и кодовое слово тут же возбуждало те участки мозга, которые их хранили. Но что еще более подло - "derogation" все время вертелось у меня в голове, словно навязчивая мелодия. Ленка сидела и лопала, даже не глядя на меня, а голосок ее настырно произносил внутри моего мозга это самое английское слово, но с подчеркнуто утрированным русским акцентом - у Хавроньи такого не было даже во времена обучения по методике Чудо-юда. - Де-ро-гейшн... Де-ро-гейшн... - словно игла звукоснимателя застряла на старинной грампластинке. Я озлился, но супротив нейролингвистики не попрешь, тем более что противодействовать подобным пакостям меня не учили. Я не обращал внимания на то, что ел и пил. Даже мороженое, изготовленное Лаурой и Сильвией по каким-то спецрецептам, не оценил. Потому что осознание своего бессилия в очень любимой мне сфере жизни жутко вредило восприятию и всяких прочих радостей бытия. Конечно, первой умной мыслью была догадка о том, что можно попробовать отделаться от вредоносного слова, если начать произносить полезное слово "tolerance". Но ничего не получалось. Как только я пытался хотя бы мысленно подобраться к этому слову, как из недр мозга начинали косяками всплывать многие десятки слов на буквы "т" и "t", которые совершенно сбивали меня с толку, а такое, казалось бы, простое слово намертво забывалось. A "derogation", напротив, начинало звучать "громче" и повторяться с меньшим интервалом, на манер того, как в доброе старое время работал автоответчик центральной железнодорожной справочной: "Ждите ответа... Ждите ответа... Ждите ответа..." После трех или четырех попыток прорваться к "tolerance", я ощутил вполне отчетливую голафную боль и понял, шта от подобных лобафых атак чего доброго крыша поедет. Марсела, очевидно, заметила, что со мной творится неладное, и заботливо спросила: - Тебе нездоровится? - Черепушка побаливает, - соврал я, потому что едва я перестал забивать башку тщетными попытками прорваться к слову "tolerance", как головная боль прекратилась. - Может быть, дать таблетку? - услужливо предложила дама, которую я вычислил как Сильвию. - Это Сильвия, - нежно произнесла Марсела тоном любящей сестры. - Она у меня и врач, и кулинар, и секретарь, и лучшая подруга. Тебе понравилось мороженое? - Оно было восхитительно, - ответил я. - Неповторимый вкус! Это была трудная задача - изобразить восхищение сквозь боль, хотя не было ни того, ни другого. - Так дать вам таблеточку? - повторила Сильвия. - Нет, спасибо, - сказал я, поскольку страсть как не любил никаких лекарств. К тому же мне отчего-то всегда казалось, что, приняв таблетку от головной боли, когда голова на самом деле не болит, можно себе эту боль устроить. - Лучше сделай ему массаж головы, - посоветовала Марсела. - У нее это прекрасно получается! Она совершенно избавила меня от мигрени. Вообще говоря, от массажа, стеланного такой цыпочкой, как Сильвия, я бы не отказался. И сам бы ей массаж стелать не постеснялся. Эластичная, хрупкая, с очень заметной талией, длинными ножками, плавными и не угловатыми бедрами, а также коротко стриженными золотистыми волосиками, даже посветлее, чем у Свиньи. Но какой тут массаж, когда в голове сплошное "derogation". И как только мое объективное мнение о Сильвии созрело в той части моего мозга, которая еще что-то соображала, "derogation" зазвучало с интенсивностью коротких гудков в телефонной трубке. От этого точно можно было свихнуться. Надо отметить, что в течение всего ленча никто не задавал никаких вопросов. Действительно, если бы я выловил в океане лодочку с людьми, то хотя бы поинтересовался, зачем так далеко кататься они уехали. Даже если бы не знал столь близко кое-кого из путешественников. Но все было глухо как в танке. Такое ощущение было, будто мы с Ленкой уже месячишко проболтались в океане на "Дороти", после завтрака уехали кататься на резиновой моторке, а к ленчу вернулись. Дескать, обычная морская прогулочка по теплому морю в хорошую погоду. Впрочем, даже мне самому все ночные и утренние страхи казались чушью. В конце концов, если бы не этот пакостный трюк Премудрой Хавроньи, здесь было бы почти прекрасно.
|