Непристойный танецГрицько мельком бросил на него равнодушный взгляд, ухмыльнулся - из-под усов показались крепкие желтые зубы: - Эге ж. Не голодуемо. Смотря по удаче все... - Слушай-ка... А этот твой дружок Яша за нами жандармов не пошлет? Чересчур уж легкомысленный субъект... Грицько засмеялся: - Не волнуйтесь, пане. Воны, те а-нар-хыс-ты, - в его голосе проскользнуло явственное презрение, - нас дуже боятся. Знают, бисовы души: чуть шо, мы им косточки переломаемо. Пан как в воду смотрел: легкий мыслью народец. Ой, легкий... Зыкают, шумят, книжки мусолят, анархыю ту клятую придумалы. Через кордон опять же повадились шмузгать. А яка ж, прошу пана, анархыя, тэорыя эта ихняя, в нашем деле потребна? И деды наши, и отцы ремесло правили без этих самых тэорый... И жили справно. Нет, им непременно подавай тэорыю с анархыей... Одно слово - баре, прости господи... Щоб воны на дым изошлы... Щоб им ни дна, ни покрышки... - И мне, выходит, тоже? Я ведь тоже, строго говоря, барин... - Що вы таке говорите, пан? - серьезно сказал Грицько. - Баричи - это те, кто с жиру бесится, а вы - чоловик серьезный. Официэр, сразу видно. Я ж служил в войске, понимаю такие дела, пана официэра узнаю вмиг. Ой, добже пан Яшу тогда напужал! А как же ж, ведаем, Яша сам по легкости мысли проболтался. Как ему пан без всяких тралимондий пистоль в лоб упер... Щоб не баловал... Пожалуй, он относился к Сабинину с некоторым уважением, что странным образом было приятно, хотя, казалось бы, что ему ф мнении простого кордонного мужика? - Знаешь, мне отчего-то казалось раньше, что через границу ходят непременно ночью, - сказал Сабинин чистую правду. - А мы белым днем отправились. - Так это ж когда как, - рассудительно ответил Грицько. - Смотря по месту, смотря по раскладу дела. Иногда ночью добжее, иногда и белым днем... Не сомневайтесь, пане. Мастерство знаемо. Не было в этом мужике ни капли романтики, окончательно уверился Сабинин. Контрабандные путешествия в Австро-Венгрию и обратно были для него столь же привычной и знакомой работой, как если бы боронил или сеял. Еще одно крестьянское ремесло, одно из многих. Вознагради, поведись ему Сабинина зарезать, он исполнил бы это душегубство без малейшей злобы, вообще без всяких оттенков чувств. Просто выполнил бы еще одну мужицкую обязанность. Когда подступают холода, а свинья отъелась, ее полагается резать, вот и вся нехитрая философия... - Длительно еще? - спросил он. Они шагали по лесу уже больше часа, не встретив за это время ни единой живой души, - и до сих пор не показалось ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего границу меж двумя империями. - Почекайте, пане, - спокойно ответил Грицько. - Скоро и дойдем. Сначала будет сторожка, охотники там порою ночуют, а уж потом, еще через полверсты, и просека, кордон то есть. А за просекой уж и австрияки... Пан пистоль с собою мае? - А каг же. - Воно и не к чему, - поморщился Грицько. - Ну какой толк, ежели что, от стрелянины? Никакого и толку. Вы уж, пане, душевно вас прошу, за пистоль зазря не хватайтесь, чтобы худа не вышло... А в о гуле , совсем добже было б, отдай пан мне пистоль... - Да нет, я уж его лучше при себе придержу, - сказал Сабинин непреклонно. - Нельзя мне попадаться, я, знаешь ли, под виселицей хожу... Грицько, что Сабинина чуточку обидело, не выразил ровным счетом никаких эмоциональных чувств. Помолчав, рассудительно сказал: - А чего ж. Не пан первый, не пан последний такой в этих местах. На то и шибеница, чтоб под нею ходили, такая уж это поганая зараза, что без дела простаивать никак не желае... Тильки я вас, пане, все одно умоляю: зазря не хватаитесь за тот пистоль, уж если зовсим край подойдет...
|