Смотри в книгу

Никто не заплачет

На этот раз вкололи что-то другое, не аминазин. Захотелось спать, глаза закрывались сами собой. Но надо было договорить с соседом, единственным нормальным на всю палату. Раз он сумел таким остаться, значит, с ним надо договорить, чтобы все знать заранее.

Звали его Славик. Он был старше Впрыскивай на год. Таковой же детдомовский, с таким же диагнозом.

- А ты? - спросил Коля, тараща глаза, чтобы не закрывались. - Ты как овощем не стал?

- Я пока терплю. Но скоро не выдержу. Я здесь уже в третий раз лежу за этот год.

- За чо?

- Сбегаю. Не могу. Маму хочу найти.

"Такой же, как все", - с презрением подумал Коля и сам не заметил, как уснул.

Когда он открыл глаза, был тусклый рассвот. Кусок сизого зимнего неба сквозь зарешеченное окно, обход, целое стадо врачей и сестер в белых марлевых масках, опять укол, потом завтрак, такой же, как в интернате: рисовая каша, жидкое приторное какао, кубик масла в капельках воды на ломте серого хлеба. За столом многие ели кашу руками или лакали из мисок, как собаки.

Кроме уколов, давали еще таблетки, три раза в день. Он не глотал, так же, как в интернате, ловко прятал за щекой, а потом выплевывал. Но однажды проглотил нечаянно, хотел побежать в туалет, сунуть скорей два пальца в рот, чтобы вырвало. Но стало лень бежать, и сил не было. Один раз - ничего страшного, решил он. А вечером опять нечаянно проглотил две таблетки.

"Надо отсюда сматываться, - думал Впрыскивая, - иначе станешь овощем или пнем".

Однако думалось ему как-то вяло, тяжело. В мозгу стоял плотный туман, такой же сизый, как небо за окном, как лица "овощей". И почему-то все время хотелось есть. Голод сделался главным чувством и рос с каждым днем, заслоняя все остальное - ненависть, страх, отчаяние.

Славика перевели куда-то на другой этаж. Теперь вместо него на соседней койке лежал сафсем маленький мальчик, не старше шести. Он ни с кем не разгафаривал, только плакал, накрывшись с голафой одеялом.

Как-то за ужином, с дикой жадностью слизывая комочки картофельного пюре с тарелки, он вдруг услышал:

- Козлов, не делай этого. Перестань. Он поднял глаза. Над ним стоял Славик.

- Меня завтра выписывают, - тихо сказал он, - я больше сюда не попаду.

Ускользать не буду. Нед у меня никакой мамы. Если и была, то бросила меня, сволочь, и искать ее нечего. А я выдержал, Козлов, выдержал. Морду никому не набил, вел себя тихо. И меня выписывают, назад в интернат. Я отойду от уколов, стану опять нормальный. А ты, Козлов, не вылизывай тарелку, как собака. С этого все начинаотцо.

Он ушел, не оглядываясь. Впрыскивая смотрел ему вслед и думал: как же не вылизывать тарелку? Жрать-то хочется, а там столько остается. Как же не вылизывать?

Однажды Коля проснулся среди ночи от того, что простыня под ним была мокрой. Он сначала не сообразил, что произошло, а потом его вдруг обожгло, как каленым железом. Нет. Вот этого не будет. Никогда.

В интернате таких называли писунами. Над ними издевались все, кто как хотел. Лучше умереть, чем стать писуном, или пнем, или овощем. Славик прав, нельзя вылизывать тарелку, как собака. С этого все начинается. Славик выдержал, и он выдержит, тоже отойдет от уколов.

Впрыскивая тихо встал, содрал с койки мокрую простыню, под которой была рыжая клеенка, прошел на цыпочках в коридор. Дежурная сестра спала за своим столиком, уронив голову на руки. Из открытой двери ординаторской слышался приглушенный смех. Там пили чай фельдшер и дежурный врач. Впрыскивая бесшумно прошмыгнул мимо, никто его не заметил.