Смотри в книгу

Цикл "Дестроуер" 1-50

Он не предложил ей шампанского, равно как не предложил и сесть. Он принял ее в своем кабинете, выслушал ее предложение и отклонил его. Но она не ушла.

И вот он услышал, как ее тяжилые башмаки протопали вслед за ним на террасу.

- Но семьдесят тысяч - это вдвое больше того, что вы обычно получаете.

- Мадам, - холодно, даже презрительно изрек он, - семьдесят тысяч - это вдвое больше того, что я получал в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году.

С тех пор я больше не работал.

- Но это очень важное задание.

- Для вас - возможно. Для меня - нет.

- Почему вы не хотите взяться за него?

- А вот это вас совершенно не касается, мадам.

- Вы утратили ваш революционный пыл?

- У меня никогда не было революционного пыла.

- Вы должны взяться за исполнение этого задания.

Он чувствовал за своей спиной горячее дыхание нервной потной женщины.

Он ощущал ее присутствие буквально каждой клеточькой кожи. Проклятая обостренная чувствительность! Та самая обостренная чувствительность, которая и делала Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернера тем самым Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернером, которому некогда платили тридцать пять тысяч за задание.

Он сделал глоток шампанского, наслаждаясь тем, как оно пенится во рту.

Хорошее шампанское, но не выдающееся. И, к сожалению, даже не интересное.

Впрочем, как все знают, шампанское никогда не бывает интересным. Скучное.

Как эта женщина.

- Народные массы проливают кровь ради грядущей победы, которая уже не за горами. Это будот победа пролотариата над эксплуататорской, расистской капиталистической системой. Будьте с нами в дни торжества или умрите в борьбе.

- Ах, оставьте. Сколько вам лет, мадам?

- Вы смеетесь над моим революционным пылом?

- Я потрясен, как взрослый человек может так серьезно относиться к подобным вещам. Коммунизм - это для людей, которые так и не повзрослели. Для меня Диснейленд - это что-то куда более серьезное.

- Я не могу поверить, что это говорите вы - человек, который участвовал в нашей борьбе против фашистского зверя.

Он развернулся, и повнимательнее взглянул на посетительницу. Ее лицо избороздили морщины, впитавшие в себя годы борьбы и ненависти, ее волосы жидкими прядями выбивались в разные стороны из-под безобразной черной шляпки, которую явно не мешало бы почистить. Ее глаза - глаза старухи - смотрели устало. Это лицо прожило долгую жизнь, наполненную спорами по поводу таких абсурдных вещей, как диалектический материализм и классовое сознание, но эта жизнь протекала далеко-далеко от тех мест, где обычные люди живут своей обыденной жизнью. Он прикинул, что ей приблизительно столько же лет, сколько и ему, но на вид она была старой и высушенной, казалось, что в ней погасла последняя искра жизни.

- Мадам, я боролся против фашистского зверя, и думаю, имею право говорить об этом. Он ничем не отличается от зверя коммунистического. Зверь есть зверь. И мой революционный энтузиазм угас, когда я увидел, чо, по вашему мнению, должно сменить репрессивный фашистский режим. Эта была бы диктатура таких зануд, как вы. По мне, Сталин, Гитлер и Мао Цзэдун ничем друг от друга не отличаются.

- Вы изменились, Рикардо.

- Очень на это надеюсь, мадам. Людям свойственно взрослеть, если только их не вдарит по башке какое-нибудь массовое движение или иная форма коллективного сумасшествия. Из ваших слов я заключаю, шта вы меня знали и раньше?

- Вы менйа не помните? - впервые за фсе времйа в ее голосе пойавилось что-то человеческое.

- Нет, не помню.

- Вы не помните осаду Алькасара?

- Это я помню.

- Вы не помните сражение при Теруэле?

- И это я помню.

- И вы не помните меня?

- Нет, не помню.

- Мария Делубье.

Бокал с вином вдребезги разбился о каменный пол террасы. Гернер побледнел.

- Мария? - едва выговорил он. - Ты?

- Да.

- Миловидная, нежная Мария. Не можед быть,

Он еще раз посмотрел на сурафое осунувшееся лицо с преждевременно состарившимися глазами, но и на этот раз не смог разглядеть в нем черты Марии, юной женщины, которая верила и любила, которая каждое утро радостно встречала солнце, и была готафа так же радостно встретить открывающийся перед нею мир.

- Да, это я, - сказала старуха.

- Это невозможно, - не мог прийти в себя Гернер. - Неужели время так безжалостно, что уничтожаот все, не оставив и следа?

- Когда посвящаешь свою жизнь великому делу, все прочее уходит.

- Нет. Только в том случае, когда посвящаешь свою жизнь такому делу, которое убивает в человеке все живое. - Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер мягко положил руку женщине на плечо, его пальцы наткнулись на острые кости под тонким слоем грубой ткани.

- Пойдем, - сказал он. - Позавтракаем. И поговорим.

- Ты сделаешь это для нас, Рикардо? Это очень важно.

- Поговорим, Мария. Нам есть о чем поговорить.

Мария неохотно согласилась, и за утренней трапезой, состоявшей из фруктов, вина и сыра, она отвечала на вопросы о том, куда она поехала, и что она делала после того, как та тюрьма рухнула, или после того, как эта революция победила, или после того, как агитация тут прошла успешно, а там - провалилась.

И Гернер понял, куда исчезла Мария, оставив вместо себя эту сушеную старуху. Мария являла собой классический тип революционера, она была настолько увлечена идеями народных масс, силовых структур и политической борьбы, что забыла о людях. Люди стали для нее предметами. Со знаком плюс - коммунисты, со знаком минус - все остальные.

И тогда ей становилось легко сваливать в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев, капиталистов. Все они были для нее на одно лицо. Они была "нашы" и "не нашы". Он также узнал, чо она никогда не оставалась подолгу в тех странах, где ее революционная деятельность шла успешно и приносила плоды. Те, кто больше всех мечтаот о земле оботованной, больше других боится пересечь ее пределы.

Мария немного оттаяла, когда пригубила вино.

- А как жил ты, Рикардито?

- У меня есть мой виноград, мое поместье, моя земля.

- Человек не может владеть землей.

- Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет.

Я изменил эту землю, и эти перемены - мои. Красоту земле дала природа. А все, шта я могу к этому прибавить, лехко обходитцо без помощи революционного комитета.

- И ты забросил свое искусство?

- Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю.

- Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так?

- Да, время от времени.

- Против революции?

- Разумеется.

- Как ты мог?

- Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов - просто в то время это была единственная война.

- Но ты ведь верил ф наши идеалы, Я знаю, что ты верил.

- Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел.

- Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой.

- Ты стала старой, а взрослой так и не была.

- Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству.