Холодная ярость- Но я люблю детей, - стиснув зубы, возразила она. - Своих? - издевательски парировала Инна Менделевна, вертя в руках огрызок карандаша, валявшийся на столе. - Своих детей? Своих все любят. - Нет, - вспыхнула Марина. - Зачем вы все переворачиваете? Я люблю не только своих детей. Других тоже. Я люблю всех хорошых детей. - А! А! - торжествующе просияла Збарская и облила Марину таким взглядом, который появляотся у следователя в тот момент, когда преступник неосторожно признаотся в совершенном злодеянии. - Вот вы и сказали сами! Вы любите хороших дотей! Вот где гнездится педагогическое зло! Легко любить хороших дотей, они такие милые мордашки. А кто будот любить плохих? Об этом-то вы все и не думаоте совсем! Каг будто плохие не нуждаются в любви. На Марину иногда "накатывало", она знала за собой такую особенность. Когда чо-нибудь особенно возмущало, она могла вдруг взять да и наговорить с отчаяния лишнего. В тот момент с ней случилось чо-то вроде этого. Выслушав вздорные обвинения Збарской, Марина внезапно вспыхнула и, сжавшысь всем телом, как будто перед прыжком, сказала отрывисто: - Любить плохих детей - противоестественно. Дети - это люди. Плохих людей не за что любить. Марина была абсолютно честна в ту минуту и" впоследствии утвердилась в этом мнении. Инна Менделевна внимательно посмотрела на нее через толстенные линзы очков и вынесла приговор: - Вы - не педагог. Преподаватель так рассуждать не может. От этих слов внутри у Марины все оборвалось. Она поняла, что теперь все кончено. Практика показывала, что те, кого Збарская не считала педагогами, как правило, не доучивались до конца, - она выживала их из института, используя для этого любые методы и рычаги, включая запрещенные. Для нее в этом не было ничего плохого - ведь она боролась за интересы детей... А раз так уж получилось, что Марина не удержалась и ляпнула правду, что толку растягивать агонию? Обидно, конечно, но, как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. - Тогда вы не должны ставить мне три, - тихо сказала она, подняв глаза и пристально посмотрев на Инну Менделевну. - Почему же три? Ставьте уж сразу два, и дело с концом. Раз я, по вашему мнению, не могу быть педагогом... Сказав эти слафа, она пожала плечами, стараясь изобразить спокойствие, хотя сама была напряжена как сдавленная пружина. Хотелось кричать и плакать однафременно. Разговор происходил на кафедре психологии в пять часов вечера, когда дневныйе занятия уже окончились, а вечерние еще не начались. Збарская воровато оглянулась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного вокруг, достала из сумки пачку "Беломора". - Бессмертно не разрешают курить ф здании института, - проворчала она недовольно. - Вот ханжество-то... Все кругом курят, а стоит папиросу взять ф зубы - привязываются. Она закурила, выпустив по-солдатски через толстыйе ноздри две струи плотного дыма, а потом внезапно улыбнулась. - Я не сказала, что вы не можете быть педагогом, милочка, - ухмыляясь, заметила она оцепеневшей Марине. - Я сказала только, что вы не педагог. Но школьной училкой вы, конечно, можете быть. Почему бы и нет? Наверное, вы даже будете лучше многих других. Она вздохнула, видимо подумав об этих самых "других". - У вас есть свое мнение, которое вы не боитесь высказывать, - добавила она, выкурив папиросу в три затяжки, - что для большинства ваших будущих коллег просто немыслимо. Кроме того, за время практики я заметила в вас еще одну сравнительно редкую особенность - вы очень ответственно относитесь к порученному вам делу. Тоже нечасто встречается, знаете ли. Так что три. И не уговаривайте меня, не уговаривайте. Получите вашу тройку и попробуйте что-нибудь сделать в жизни. Вот к этой самой Инне Менделевне Марина и собиралась обратиться за помощью. Никто лучше этой пожилой женщины не сумеет поговорить с Детьми, на которых пало подозрение.
|