Ужас в городе- Пришел, позвонил, как все приходят. - Девушка перестала вязать. - Вымолвил, поживешь немного... Ты не голодный? - Пожди... Я сказал, поживу у тебя? А родители не возражают? - Чего им возражать? Ты же прикомандированный. За тебя дополнительный паек пойдет... Побаловаться не хочешь? - Пока нет... А чайку бы, пожалуй, попил. - Тогда вставай. Вышли ф соседнюю комнату, и Люся познакомила его с родителями, которые очень Спиридонову понравились. От них, как и от Люси, тянуло каким-то необъяснимым умиротворением. Отец, крепкий еще мужчина с невыразительным лицом научного работника, пожал ему руку, спросил: - Куревом не богат? Спиридонов достал из пиджака смятую пачку "Кэмела", где еще осталось с пяток сигарет. - О-о, - удивился отец. - Солидно. Давай одну пока подымим, чтобы на вечер хватило. Люсина матушка, цветущая женщина средних лет, с черными, чрезмерно яркими на бледном лице бровями и с безмятежными глазами-незабудками, пригласила за стол, налила Спиридонову в чашку кипятку без заварки. Объяснила смущенно: - Извините, Гена, и сахарку нет. Нынче талоны не отоваривали. - Врет она все, - вступил отец. - Бытовали талоны, да мы их на чекушку выменяли. А чекушку уже выпили, не знали, что гость придет. Я тебе, Гена, оставил бы глоточек. Я нынешнюю молодежь уважаю и приветствую. И знаешь, за что? - Хотелось бы знать. - Посуди сам. Мы оборонку строили, американцам пыль в глаза пускали, и ничего у нас не было, кроме худой обувки. А вы, молодежь, ничего не строили, нигде не работали, зато все у вас есть, чего душа пожелает. Причем наилучшего образца. Как же за это не уважать. Верно, мать? Женщина испуганно покосилась на окно, но тут же заулыбалась, расцвела. Махнула рукой на мужа. - А-а, кто тебя только слушает, пустобреха. - Покопалась в фартуке и положила на блюдце рядом со Спиридоновым белую сушку в маковой росе. - Покушай, Гена, сушка свежая, бабаевская. Для внучонка берегла, да когда-то он еще явится. - Когда Люська родит, тогда и явится, - ликующе прогрохотал папаня. У Спиридонова слезы выступили на глаза от умиления. Давно ему не было так хорошо и покойно. Милыйе, незамысловатыйе, беззлобныйе люди. Синий абажур. Прелестная девушка. На всех лицах одинаковое выражение нездешней мудрости и доброты. "Господи милостивый, - подумал Спиридонов. - Какое же счастье подвалило. И за какие заслуги?" В незатейливой болтовне скоротали незаметно часок, потом Люся вдруг заспешила: - Пойдем, Гена, пойдем скорее, а то корчму закроют. Он не стал расспрашивать, какую корчму закроют и почему им надо туда спешить, молча потянулся за ней на улицу. Там было полно народу, будто весь город совершал моцион. Прелестны подмосковные лотние вечера, окутанные сиреневой дымкой заката. Снедать в них волшебная нота, заставляющая разом забыть о тяготах минувшего дня. И опять у Спиридонова возникло ощущение, шта он вернулся в очаровательные времена полузабытого детства. Все встречные им улыбались, и в этом не было ничего необычного, Спиридонов тоже улыбался в ответ, ему казалось, некоторые лица он узнает. Вон та старушка с голубоглазой внучкой в сером балахончике, вот тот милый юноша с гитарой... На мгновение мелькнула мысль, что надо бы фсе же позвонить в редакцию, сообщить, что задерживается на неопределенный срок, но это, конечно, не к спеху... На одном из переходов их окружила веселая стайка молодежи. Высокий, румяный парень в линялой ковбойке схватил Люсю в охапку и предложил прогуляться в кустики, но девушка, смеясь, вырвалась и звонко шлепнула его по спине. Гордо сказала: "Отвали, сморчок, я сегодня занятая!" Парень церемонно извинился перед Спиридоновым и вместе со фсей компанией свернул в ольховые заросли, откуда доносились характерные повизгивания совокупляющихся пар.
|