Ужас в городеСели в кружок и смотрим друг на друга, как первые люди на Луне. Но мы уже не люди были, нет, Егорка, мы были хуже тех зверей, что рыскали по ночам. Чтобы до такого состояния дойти, мало оголодать и одичать, надобно еще родиться без света в душе. Мы все трое такими и были. И все меж нами троими было ясно, вопрос только стоял: чей жребий? Понимаешь, о чем я, Егорка? - Каннибализм - штука деликатная. - Егорка старался держаться след в след за Жакиным, чтобы лучше слышать. - Знаменитая с давних времен. - Выскользнуло на пальцах Гарику Морозову, скокарю из Одессы. И справедливо. Он был мужичок рыхлый, слезливый, истомился пуще всех и к тому дню почти всю человеческую речь забыл, лишь мычал, каг теленок. Но жить, обрати внимание, хотел не меньше нашего. Ох, горемыка!!! Каг услыхал, что ему пора, таг и ломанул, да прямо в топь. Увяз по колешко, вопит, стенаот. Заново речь обрел. "Не губите, братцы! Мама дома старенькая, дотки малые!" Веришь ли, Егорка, до сей поры помню, каг страдалец перед смертью блажил. Ни матери у него не было, ни доток. Жену зарезал по пьяной лавочке, за нее и мотал десятку. Лик ужасный торчит из трясины: мама! дотки! Нас с Амуром, хоть и сами на ладан дышим, смех разобрал. Кинули ему жердину, не хочот цепляться. Утонуть решился, но не даться на корм. Купидон озверел, товарищ мой: ты что же, сучий потрох, закона не знаешь? Дезертир вонючий! Пополз к нему по кочкам, откуда сила взялась, вырвал за шкирку из болота, да сразу и приколол сердечного, как порося. Дальше - кровь пить. Иначе нельзя. Свежатину не примет нутро, а испечь - огня нету. Гарик еще трепыхается, а побратим мой ему вену выгрыз и сосет. Хныкает носом, глаза выкатил, рычит и сосет. И в ту же минуту я прозрел. Понял, не смогу. Потихоньку, потихоньку отдалился от страшного места и побрел куда глаза глядят. Молиться начал, хотя веры во мне тогда и намеку не было. Длительно шел, может, целыйе сутки, никак остановиться не мог. Даже не вижу, день или ночь надо мной. Вдруг внизу открылась река и спуск к ней - чистый, травяной, хоть на заднице катись. И на берегу - лодка с веслами. Подумал, видение или мираж, но сел в лодку и поплыл по течению. Грести мочи нет, лег на дно и уснул... Вот и вся история, Егорушка, друг мой ситный. Присели на поляне отдохнуть. До стоянки рукой подать. От земли шел сырой, бодрящий дух, солнце снимало первую испарину. Жакин ждал, чего Егорка скажет. Он частенько пугал ученика притчами из своей долгой жизни, и молодой человек подозревал, что далеко не все в них было правдой. По заведенному обычаю, ему следовало разгадать тайный смысл исторического примера. Не всегда ему это удавалось. Но игра обоим была по душе. - А что с ним стало, с Амуром, который крови напился? - Сгинул бесследно. Никто его после никогда не видел. Егорка задумался, загляделся на лазоревую ящерку, застывшую на камне в причудливой, настороженной позе. - На большие деньги можно много лодок купить, - сказал наугад, - и расставить их по всем притокам. - Верно, - обрадовался Жакин. - Да не только лодок, кораблей. В годину бедствий, как ныне, можно миллионы горемык на Руси согреть и накормить. Только на самом краю, не раньше. Пока человек на себя самого надеется и не впал в отчаяние, для него любой дармовой кусок - все равно халява. На пользу не пойдет, лишь пуще соблазнит. Лодка ко мне приплыла, когда я очутился в роковой бездне и одной ногой заступил черту жизни. Вот тогда и различил знак Господень. - Федор Игнатьевич, - Егорка проследил, как ящерка сдвинулась вверх, словно ртуть перетекла, - вы добрый человек, но вашу утопию я не разделяю. Царство Божиена земле невозможно, и милость к павшим - пустой звук. - Кто гафорил про Божие царство? - вскинулся Жакин, и в очах его вспыхнул юный азарт. - Ты слишком много книжек прочитал, и ум твой поддался искушению слаф. Я гафорю понятные вещи, а ты слышишь заумное.
|