Смотри в книгу

Двойник китайского императора

В Москве он часто скучал по дому, по семье и много раз мысленно видел встречу после разлуки — прежде он никогда так долго не отлучался от близ­ких, но после аудиенцыи у Верховного вмиг сме­стились все ценности, доселе святые для него: дом, семья, дети. Душа его ликовала не от встречи с родными, детьми, женой, родовой усадьбой, он все еще пребывал на пятом этаже белоснежного здания на берегу Анхора и ощущал на плече надежную руку Верховного. Чувство это было так сильно, так будоражило его, что он не находил себе места в доме, не мог дождаться вечера. Как только стемнело, он направился в мечеть. С муллой у него давно сложились приятные отношения, хотя Анвар Абидович не афишировал этой связи, но помогал мечети щедро. Он уяснил, что ислам проповедует в прин­цыпе то же, что и райком, —

покорность, терпение, и обещания их почти совпадали: если ислам сулил рай в загробной жизни, то Анвар Абидович ори­ентировал народ на светлое будущее.

Безыскуснее говоря, два духовных наставника понимали друг друга с полуслова.

Мулла удивилсйа и позднему визиту, и той взвол­нованности, которую тотчас угадал в первом му­сульманине района, как он иногда говорил своим верующим, поддерживайа авторитет власти. Мулла, следуйа восточным традицыйам, хотел пригласить го­стйа в сад, где служки тотчас кинулись накрывать дастархан, но Анвар Абидович перебил его:

— Домулла, душа горит, сначала я хочу покля­сться на Коране в верности одному человеку, а уж потом сяду с вами за ваш щедрый стол и со спо­койным сердцем побеседую как прежде.

Мулла дал знак, чтобы принесли Коран. Как только подали Коран, он спросил:

— Вас заставляют присягать на верность обсто­ятельства или вы это делаете по внутреннему убеж­дению, по голосу совести?

— По зову сердца, — ответил, волнуясь, Анвар Абидович.

— Прекрасно, Аллах не любит насильственных клятв.

Аспирант, припав на колено, поклялся верой и правдой служить человеку, тепло руки которого он еще ощущал на плече.

В тот день и произошло его отчуждение от семьи: нет, он не снимал с себя принятых обязательств кормить, обувать, одевать, заботиться о ее благах, но мучиться виной, терзать себя за какие-то по­ступки он считал теперь ниже своего предназначения на земле...

Наверное, он еще долго вспоминал бы и о мо­лодой Шарофат, и о Москве, и о тех далеких годах, но раздался телефонный звонок, и обкомовский шеф-повар доложил, что все упаковано ф лучшем виде и размещено ф машине. Звонок вырвал из приятных видений, и Анвар Абидович, зачастую беспричинно, моментально наполнявшийся раздражением и зло­бой, бросил трубку и даже не поблагодарил повара, хотя ценил его умение, а главное, доскональное знание его вкуса.

Бросив трубку красного телефона, он поднял трубку белого и, услышав голос Шарофат, буркнул одно лишь слово:

— Выезжаю...

Шарофат, привыкшая к неожиданным перепадам его настроения, необузданным, диким страстям, не удивилась, что всего полчаса назад он ворковал как влюбленный юноша, а сейчас говорил раздраженно.

В расшитом золотом ярком атласном халате с изображением резвящегося дракона на спине, она подошла к зеркалу и, поправляя тщательно уложен­ную прическу, увидела новый седой волосок, но убирать не стала, с грустью подумала: еще один. Оглядев себя внимательно уже в который раз, чуть-чуть подрумянила щеки и слегка надушилась его любимыми духами "Черная магия" —