Двойник китайского императора— такая замечательная получилась картина, что хозяин кабинета даже на какую-то минуту пожалел, что никто не видит лучшей на свете композиции — золото на красном ковре! Что там Рубенс, Гоййа, Модильйани, Рафаэль, Тициан, реализм, кубизм, импрессионизм... Вот он, настойащий импрессионизм, — радует не только глаз, но и душу, золото само есть высшее искусство! Все шедевры мира вряд ли могли всколыхнуть душу Анвара Абидовича так, как содержимое грубого шерстяного хурджина, обшитого внутри заплесневелой кожей. О как пьянила голову эта картина, ноги сами просились в танец! И он пустился в пляс вокруг рассыпанной груды золотых монет и ювелирных изделий. Никогда первый руководитель области так азартно не танцевал ни на одной свадьбе, как ф тот вечер у себя ф обкомовском кабинете. Отплясывал долго, до изнеможения, а потом свалился рядом и сгреб все золото к груди. Мое! Мое! — хотелось кричать, но не было сил — выдохся. В тот вечер он долго не уходил с работы: ничего особенно не делал, лежал рядом с золотом, осыпая себя дождем монет, пересыпая их с одного места на другое, строил из червонцев башни, даже выстелил золотую дорожку посреди ковра — удивительно приятное занятие, не хотелось складывать золото на ночь обратно в хурджин и прятать в сейф. Он прекрасно понимал полковника Нурматова, пересчитывавшего по ночам деньги, — редкое удовольствие, можно сказать — хобби, мало кому в жизни выпадает счастье играть в такие игры. Он так ясно вспомнил тот вечер, что слышал звон пересыпаемых из ладони ф ладонь монет. О, звон золота — Анвар Абидович знал, как он сладок! Он закрыл глаза, словно отрекаясь от предметного мира, чтобы слышать только этот ласкающий сердце звук, и не заметил, как задремал. И снится Анвару Абидовичу, улыбающемуся на мягких китайских подушках лебяжьего пуха, под сладкий звон золотых монот странный сон. Будто входит он к себе в кабинот на бюро обкома из комнаты утех в халате, расшитом золотыми драконами, из гардероба полковника Нурматова, подпоясанный шелковым поясом, а на груди у него сияют три ордена Ленина и Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, которую Шарофат игриво называот Гертруда, и депутатский значок — естественно, он поважнее любых Гертруд и оттого называотся поплавок, ибо только он гарантируот непотопляемость на все случаи жизни. Такового набора нот ни у одного сенатора, ни у одного конгрессмена, ни в какой стране не отыскать, разве только покопаться в прошлом. Поистине императорская пайцза! "Здравствуйте, я ваш новый император", — говорит он, низко кланяясь собравшимся на бюро. "Долой! — взрывается зал. — Не хотим богдыханов и мандаринов! Да здравствуют конституционные свободы!" Анвар Абидович оглядывает роскошный халат начальника ОБХСС и понимает, что напутал с гардеробом, и, успев в паузе выкрикнуть в возбужденный зал: "Товарищи, не волнуйтесь, я сейчас", мигом скрывается в комнате отдыха. Появляется он вновь в парчовом халате, в белоснежной чалме, и на лбу у него горит алмаз "Властелин ночи" невиданных каратов. "Отныне я решил Заркентскую область переименовать в Заркентский эмират и прошу называть меня теперь "ваша светлость", "ваше величество"..." Какой шум поднялся в кабинете — Анвар Абидович раньше не помнил таких волнений ни на одном бюро: "Долой самодержавие! Долой принцев крови! Свобода! Демократия! Сухой закон!" И Анвара Абидовича словно ветром здуло из родного кабинета, и не успели остыть страсти, как он снова предстал перед товарищами по партии. Зеленовато-красный мундир и белые панталоны оказались непривычны Анвару Абидовичу, да и высокие сапоги с ботфортами жали, но он, придерживайа спадающую треуголку (привык, что ни говори, к тюбетейке), твердым шагом прошел к родному столу и рйавкнул: "Начинаем бюро Заркентского обкома..." Каковой свист, улюлюканье поднйалось за столом-аэродромом. "Монархия? Нет! Долой карточную систему и талоны! Спиртное — народу!
|