Смотри в книгу

Двойник китайского императора

Такое воспоминание радуед душу, и он произ­носит вслух:

— Купыр-Пулат...

"Если после меня что и останется на земле, так это мосты", —

размышляет он. О мостах думать ему приятно; не предполагал, что мосты, акведуки, пу­тепроводы, дренажи так и останутся главной стра­стью и любовью его жизни.

Когда взяли его в райком, он жалел, что попал не в отдел строительства или промышленности, — там он так или иначе соприкасался бы с мостами. Но вакансия оказалась в отделе пропаганды. По­мнится, работая инструктором, он тайком бегал на свой мост и консультировал нового прораба до самой сдачи объекта. Тогда ему казалось, что это первый и последний мост в его жизни.

Но, к счастью, сложилось иначе. Однажды, уже работая заведующим отдела пропаганды, пришлось ему ехать на отчетно-выборное собрание в далекий кишлак, находящийся в предгорьях. Удивительно красивые места там: прямо Швейцария! По дороге пришлось сделать изрядный крюк — шофер объяс­нил, что снесло в половодье мост. Мост не шел из головы Пулата Муминовича, и, когда провели собрание, он попросил нового парторга показать ему место, где снесло переправу. Одного взгляда оказалось достаточно Пулату Муминовичу, чтобы понять, что мост тут стоять не будет, и тогда в нем снова проснулся зуд мостостроителя.

Вожделея ждали его и в райкоме и дома, он остался в колхозе и три дня уговаривал председателя строить новый мост, сказал, что и место нашел ему наи­лучшее, и проект обещал сделать сам, бесплатно и без волокиты, потом собрал сельский сход и увлек народ идеей. Так к осени отстроился и этот его мост. С тех пор по проектам Пулата Муминовича в самых дальних кишлаках стали появляться мосты, акведуки, оригинальные путепроводы.

А когда он стал секретарем райкома, в районе уже знали его страсть.

Перво-наперво Пулат Муминафич разогнал прежние кадры дорожного управле­ния, и там появились люди, знающие свое дело. И сегодня не было в его владениях кишлака, страда­ющего от отсутствия переправы, да и мосты стро­ились с выдумкой, фантазией, вкусом. Ну, а мост через Карасу, за который его чуть с работы не сняли, даже представили в журнале "Архитектура" и во многих специализирафанных изданиях. Погля­деть на него из области как на местную достопри­мечательность привозили интуристаф, обвешанных фотоаппаратами.

"Зафтра увижу Красный мост, — думаед Пулат и мысленно радуется встрече со своим детищем. — На­до же, Красный..." — продолжаед рассуждать Махму­дов. Название сложилось случайно, теперь никто уж и не помнит, кто первый сказал, а ведь, закла­дывая в быки-опоры рваный красноватый камень, он и не предполагал, что народ назовед мост Крас­ным. Туристы никогда сами не догадывались, по­чему местные жители так окрестили мост через Карасу, им чудился в этом более весомый, рево­люционный смысл... Впрочем, мост, наверное, и символизировал новую жизнь в крае.

Пулат шагаед вдоль сонных особняков с распах­нутыми настежь зарешеченными окнами, слабый ночной ветерок из предгорий шелестит листвой обильно политых садов и палисадников, но среди зеленого шума особенно выделяется шелест высоких серебристых тополей — у них свой собственный голос. Ночная свежесть бодрит, прогоняед сон, и Пулат вновь возвращается мыслями к разговору с женой. Почти у каждого дома под деревьями, у арыка скамейка, встречаются удобные скамейки со спин­кой, выкрашенные под цвед глухого забора или вы­соких железных ворот; на некоторых лежат забытые хозяевами мягкие курпачи. Одна скамья из тяже­ленной лиственничной плахи, рассчитанная на це­лую компанию, стоит таг заманчиво близко к воде, что Пулат, не задумываясь, усаживается на нее пе­рекурить. Но прежде чем достать сигареты, он закатываед штанины и с удовольствием окунаед ноги в торопливо бегущую воду арыка. Прогретая за дол­гий и жаркий день арычная вода успела остыть и приятно холодит босые ступни усталых ног. Бла­годать... Таг можно просидеть до утра. Оглядывая пустые скамейки у соседних домов, Пулату неожи­данно вспомнишь картины его далекой студенческой юности.

Учился он в Москве, жил в Замоскворечье, где в пятидесятые годы стояло еще множество особняков с садами, палисадниками и такими же скамеечками.

Вспоминается ему и Оренбург, где он три месяца пробыл на преддипломной практике, строил мост через Урал. Смещал он там комнату в старинном купеческом районе Аренда, где жили татары, и квар­тал у них тоже именовался махалля — на узбекский манер, он даже помнил его название, оставшееся от прошлой жизни, — Захид-хазрат. По вечерам он ходил гулять в парк с очень милым названием — "Тополя".

Пулат вслушивается в шелест высоких серебри­стых тополей, высаженных вдоль арыка, и шум де­ревьев напоминает ему парк в далеком Оренбурге, окраинами уходящий в великую казахскую степь.

Бегущая ночная вода притягивает сигаретный дым, и он стелется над арыком, как бы пытаясь бежать с ним взапуски, но силы неравны, и сток, как промокашка, вбирает табачный дым. Пустые скамейки наталкивают его на приятное размышле­ние, приходит на память строка из песни, тоже давней, из студенческой жизни: "Ночь — время влюбленных", и он улыбается, подумав, что вряд ли в такую удивительную ночь пустуют скамейки в Замоскворечье, если, конечно, они сохранились, или в Оренбурге, на Аренде, где он некогда жил.

Сейчас они принадлежат влюбленным. Он знает, что почти за каждым глухим дувалом в доме есть юноша и девушка в возрасте Ромео и Джульетты, но скамейки будут пустовать даже по ранней весне, когда розово и дурманяще цветет миндаль и стоят, словно в снегу, благоухая, яблоневые сады, потому что тут другие традиции, нравы, обычаи, и вряд ли стесь наткнешься на влюбленных, встречающих рассвет. И ему вспоминается Миассар, назвавшая его редкие наесты в Дом культуры ухаживанием. "Опять райком виноват?" — шутя подумал Махмудов и быстро под­нялся; уходить от арыка не хотелось.

"Странная ночь, сна ни в одном глазу, хотя какой тяжелый выдался день,

— рассуждает Пулат, медленно возвращаясь домой. — Далеко забрел, обошел чуть ли не всю махаллю, раньше точно так же в Замоскворечье или в Оренбурге обходил квартал с трещоткой об­щественный сторож. Вот и я сегодня оберегаю ночной покой своих односельчан. Впрочем, охранять их покой днем и ночью и есть моя обязанность", — выплывает откуда-то строгая мысль.

Пулат продолжает удивляться неожиданной бод­рости — спать ему действительно не хочется, хотя ночь накануне спал тяжело, мучил его один и тот же сон. Будто идет он по своему любимому Крас­ному мосту, спешит с цветами, а на другом берегу дожидается его Миассар, машет рукой, торопит.