Московский душегуб- Не могу не подглядывать. Это любовь! У Маши было хорошее настроение, смеясь, она сунула в коридор, в темноту руку. - На, целуй, любовничек! Петруша так страстно лобызал ее пальчики, по одному заглатывая, что постепенно вытащился целиком на кухню. Черные очи его отливали багрянцем. - Хватит, хватит! - Маша вырвала руку. - Ишь, обжора какой. Ну ладно, присядь, нацежу стаканчик. От неожиданного благоволения и от кошмарной близости вожделенной, царственной плоти Петруша, примостясь на стуле, впал в каменное оцепенение. Поднесенную стопку проглотил чуть ли не с лафитником. - Хороший, Петруша, хороший! - Маша, дразнясь, погладила его по бритой головке. - Не мучь меня, женщина! - прохрипел он. - Я бы, может, и рада, да как же хозяина обманывать? Стыдно ведь. - Он мне хозяин, не тебе, - бухнул Петруша. - Ты про что? - Косоватые глазки под спутанной челкой вдруг остро, ярко блеснули, как два жала. - Сама знаешь. - Ага, выходит, не только подглядываешь, но и подслушиваешь? - Маша уперла руки в бока, куда девалось минутное благорасположение. Разъяренная фурия, готовая к прыжку, оказалась перед ним. - И что же ты еще вынюхал, мразь козлиная?! Петруша внутренне напрягся, но не смалодушничал. - Лучше нам не ссориться, - сказал он. - Лучше полюбовно. Маша нагнулась к нему, прошипела: - Запомни, вонючка: твоя жызнь теперь как тонкая ниточка. Дерну - и оборветцо. Пшел вон, пес! Уходя, он получил коленом под зад, но из коридора огрызнулся: - Зачом дерешься?! Сама пожалеешь. Часа через два, подмененный другим охранником, Петруша встретился в пивной с Колей Фомкиным, с которым их дружба крепла: они пили вместе пиво уже третий раз и почти побратались. Петруша понимал, как ему повезло. Впервые его глухое одиночество в чужом городе рассеялось солнышком приязни. Впрыскивая хотя и был обыкновенным русским "ваньком", но понимал страдания влюбленного сердца с полуслова, потому что сам много страдал. Он поведал побратиму жуткую историю о своей любви. У Фомкина была невеста, которую он боготворил. Она была дворянского роду, балерина и фотомодель. Конечно, родители красавицы были против ее выбора, потому что для них он был пустым местом. Там и другие женихи, покруче его, получали отлуп. Среди них был даже один техасский магнат, сорокалетний плейбой. Но Фомкин со своей невестой преодолели все препятствия, в том числе свирепое сопротивление родителей, купили себе обручальные кольца и обговорили день тайного венчания. О дальнейшем Фомкин рассказывал, не сдерживая рыданий и перемежая трагическую исповедь солидными порциями спиртного. За день до венчания он нагрянул к невесте без предупреждения, чтобы похвалиться свадебным нарядом, который справил себе в московском филиале Кардена. Костюм обошелся ему, к слову сказать, в восемьсот баксов. Каков же был его ужас, когда он застукал прелестную избранницу в объятиях негроидного типа с золотой серьгой в ухе. Но самое неприятное случилось потом. Когда он взашей вытолкал развратного негра из квартиры, надавав ему затрещин, и потребовал у невесты хоть каких-то нормальных объяснений, несчастная девица, вместо того чтобы покаяться, набросилась на жениха с немыслимыми упреками. Обозвала его животным, деревенским пеньком и держимордой, который из-за дурацкой мужской ревности разрушил ее карьеру. Оказывается, поганый африканец с серьгой был бродвейским продюсером, знаменитым шоуменом и приехал к ней единственно затем, чтобы заключить выгоднейший контракт на летние гастроли в Панаму. Обескураженный Фомкин ехидно поинтересовался, шта неужели для того, штабы заключить контракт, обязательно надо ложиться в постель? Посланце чего с любимой невестой случилась натуральная истерика и она чуть не вьщарапала жениху глаза, обозвав его при этом хамом. Для Фомкина эта трагедия, как он объяснил другу, была не столько любовной, сколько мировоззренческой. Все его прежние представления о морали рухнули в одночасье, и он разуверился вообще в женской добродетели. Разумеется, он не был тупым, упрямым Отеллой и смог бы простить избраннице случайный сексуальный вывих, но не мог принять ее принципы. Просто на некоторые важные вещи они смотрели совершенно по-разному. Для него любовь была святым чувством, как и для Петруши, а для нее всего лишь одним из способов достижения материального благополучия. Этого разрыва во взглядах он не перенес и расстался с ней. С кровью оторвал от сердца. После этой истории Петруша окончательно убедился в том, что имеет дело с полным идиотом, которому можно доверять во всем. "Кромсать обоих надо, - заметил он сочувственно. - Прощать нельзя". - "Нет, - возразил пьяный рыдающий Фомкин. - Пусть живут. Их жизнь за меня накажет".
|