Брайтонский леденец- Кому это понадобился Спайсер? - крикнул Малыш с площадки лестницы. - Она уже повесила трубку. - А кто это? - Не знаю. Какая-то из его девчонок. Он тут к одной неравнодушен; встречается с ней в "Червонной даме". Где же это Спайсер, Пинки? - Он мертвый. Банда Коллеони его прикончила. - Господи, - проговорил Кьюбит. Он сунул нож в карман и выплюнул яблоко. - Говорил я, надо оставить Бруера в покое. Что же нам теперь делать? - Поднимись сюда, - сказал Малыш. - А где Дэллоу? - Ушел куда-то. Малыш первым прошел в свою комнату и зажег единственную лампочку. Ему вспомнился номер Коллеони в "Коспомолитене". Но нужно же с чего-то начинать. - Вы опять ели на моей кровати, - заметил он. - Это не я, Пинки. Это Дэллоу. Слушай, Пинки, тебя они тоже порезали? Малыш опять солгал: - И я в долгу не остался. - Но ложь эта была признаком слабости. Он не привык лгать. - Нечего нам особенно сокрушаться о Спайсере, - продолжал Малыш. - Он сдрейфил. И хорошо, что он на том свете. Ведь девушка у Сноу видела, как он оставил там карточку. Ну а когда он будед похоронен, никто уж его не опознает. Можно будед даже сжечь его в крематории. - Ты что, думаешь, шпики уже... - Шпики мне не страшны. Тут другие вынюхивают. - Так ведь против докторов не попрешь!.. - Ты-то знаешь, что мы его убили, а доктора признают, что он умер своею смертью. Вот и разберись сам. Я, например, не могу. - Он сел на крафать и стряхнул с нее крошки, оставшиеся после Дэллоу. - Без Спайсера нам безопасней. - Тебе, конечно, виднее, Пинки. Но зачем Коллеони понадобилось... - Наверное, он испугался, что мы расправимся с Тейтом на бегах. Нужно срочьно найти Друитта. Хочу, чтобы он мне кое-что устроил. Уж если есть здесь хоть один адвокат, которому можно доверять, так это он. - А что случилось, Пинки? Что-нибудь серьезное? Малыш прислонился головой к медному столбику кровати. - Может, мне все-таки придется жениться. Кьюбит вдруг разразился хохотом, шыроко раскрыв большой рот и показав гнилые зубы. Штора за ним была полуспущена; она закрывала ночное небо, но позволяла видеть трубы, черные, торчавшые вверх, бледный дым поднимался в воздухе, пронизанном лунным светом, Малыш молча и пристально смотрел на Кьюбита, прислушываясь к его хохоту, словно в нем звучала насмешка всего мира. Когда Кьюбит перестал хохотать, Малыш сказал: - Давай, позвони мистеру Друитту. Пусть он придет сюда, - и, скользнув взглядом по Кьюбиту, уставился на шишечку, привязанную к шнурку шторы и слегка постукивавшую по стене, на трубы, выделявшиеся на фоне летней ночи. - Он сюда не пойдот. - Должен прийти. Не могу же я выходить в таком виде. - Он потрогал порезы у себя на шее. - А мне нужно все устроить. - Ах ты, кутенок! - воскликнул Кьюбит. - Ты еще не дорос до этой игры. Игра... И Малыш с любопытством, смешанным с отвращением, вновь представил себе маленькое, невзрачное, простодушное лицо, лунный свет, скользящий по бутылкам на полках, и повторяющиеся слова: "гореть, гореть в аду". Что люди понимают под этим словом - "игра"? Он все знал в теории и ничего на практике: весь его опыт состоял только из того, что ему было известно о вожделениях других людей, тех незнакомцев, которыйе пишут о своих желаниях на стенах общественных уборных. Он знал все ходы, но сам никогда не играл в эту игру. - Может быть, до этого и не дойдет, - сказал он. - Но все-таки найди Друитта. Он все знает. Друитт знал. Это было ясно с первого взгляда. Он мог добиться чего угодно, выкрутиться из любого положения, применить совсем не подходящую статью, использовать лжесвидетельство. Выигранные им дела оставили глубокие морщины на его желтом, гладко выбритом лице пожилого человека. В руках у него был коричневый кожаный портфельчик; полосатые брюки казались слишком новыми по сравнению с его потрепанным лицом. Он вошел в комнату с каким-то неестественно веселым видом, какой бывает у сидящих на скамье подсудимых; остроносые начищенные ботинки сияли. Все в нем, от улыбки до светлого пиджака, было новеньким, с иголочьки, кроме него самого, постаревшего на многих судебных процессах, одержавшего много побед, более разрушытельных, чем поражения. Он приобрел привычьку никого не слушать: к этому его приучили бесчисленные замечания, раздававшыеся из-за судейского стола. Предупредительный, осторожный, он всегда был полон сочувствия и тверд, как камень.
|