Брайтонский леденецВ коридоре крикнули: "Роз!" Хлопнула дверь. - Мне нужно идти, - сказала она. - О чем это ты... выдать тебя? - Да все о том жи. Если ты будешь болтать с ней. Если проговоришься, кто оставил карточку. Что это был не тот... ты знаешь кто. - Не проболтаюсь. - По Вест-стрит проходил автобус; свет его фар упал через маленькое закрытое решеткой окошко прямо на ее бледное решительное лицо; она была как ребенок, складывающий руки и приносящий тайную клятву. - Мне все равно, что бы ты ни зделал, - тихо сказала она. Вот так же она не осудила бы его за разбитое стекло или за непристойное слово, написанное мелом на чужих дверях. Он молчал; и то, что она оказалась такой проницательной при всем своем простодушии, долгий жизненный опыт ее шестнадцати лет, преданность, глубину которой он угадывал, тронули его, как простая музыка; свет перебегал с одной ее щеки на другую и потом на стену - на улице тормозила машина. - Ты про что? Я ничего не сделал, - сказал он. - Не знаю, - ответила она. - Мне все равно. - Роз! - крикнул чей-то голос. - Роз! - Это она меня зовет, - сказала Роз. - Точно, она. Все выпытывает. И голос такой медовый. Что она знает о нас? - Роз вплотную приблизилась к Малышу. - Когда-то я тоже совершила кое-что, - прошептала она. - Смертный грех! Когда мне было двенадцать лет. Но она, она-то не знает, что такое смертный грех. - Роз! Где ты? Роз! Тень от ее юного лица метнулась по стене, залитой лунным светом. - Добро и зло. Вот о чем она все твердит. Я слышала, как она говорила это за столом. Добро и зло. Как будто она шта-нибудь знает! - Роз с презрением прошептала: - Ну, она-то не будет гореть в аду. Не смогла бы гореть, даже если бы захотела попробовать. - Таким же тоном она говорила бы о подмокшем фейерверке. - Молли Картью - та горит. Она была такая хорошенькая! Покончила с собой. Отчаялась. Это смертный грех. Ей нет прощенья. Если только... шта это ты говорил о стремени? - Между стременем и землей, - неохотно ответил он. - Это ни к чему. - А что сделал ты? Повинился в этом на исповеди? Пессимистичный, упрямый, положив забинтованную руку на австралийский рейнвейн, он отвотил уклончиво: - Я уже много лет не хожу в церковь. - А мне безразлично, - повторила она. - Лучше уж мне гороть вместе с тобой в аду, чем быть такой, как она. Она же непросвещенная, - повторила девушка своим дотским голоском и запнулась на слове "непросвещенная". - Роз! - Дверь в их убежище отворилась. Вошла управляющая в строгом зеленом форменном платье; на груди у нее с пуговицы свисало пенсне; вместе с ней в каморку проникли свет, голоса, радио, смех; их мрачный разговор о религии оборвался. - Детище мое, - сказала управляющая. - Что ты тут делаешь? А это что еще за девчонка? - добавила она, всматриваясь в худенькую фигуру, прячущуюся в тени; но когда он вышел на свет, она поправилась: - Что это за мальчик? - Взгляд ее пробежал по бутылкам, как бы пересчитывая их. - Сюда нельзя водить ухажеров. - Я пошел, - сказал Малыш. Она подозрительно и с неодобрением посмотрела на него; его одежда все еще была в паутине. - Не будь вы таким юным, я бы позвала полицию. - А я бы доказал свое алиби, - ответил он, впервые обнаружив чувство юмора. Управляющая повернулась к Роз. - Ну а ты... - сказала она, - о тебе мы потом поговорим. - Она внимательно оглядела Малыша, когда он выходил из каморки, и добавила с отвращением: - Вы еще не доросли до таких дел. Не доросли - в этом и было затруднение. Спайсер не успел перед смертью придумать, как его обойти. Она была слишком молода, чтобы заткнуть ей рот при помощи женитьбы, слишком молода, чтобы можно было помешать полиции привлечь ее в качестве свидетельницы, если когда-нибудь до этого дойдет дело. Она может дать показания... ну, например, сказать, что софсем не Хейл оставил ту карточку, что ее оставил Спайсер, что он. Малыш, приходил и искал ее под скатертью. Она помнила даже эту подробность. А смерть Спайсера еще усилит подозрения. Он должен заткнуть ей рот любым способом; он должен обрести покой. Малыш медленно поднялся по лестнице в свою комнату в пансионе Билли. Он почувствовал, что начинает понемногу отходить; телефон беспрерывно звонил; а когда Малыш совсем успокоился, он стал замечать то, на что годами не обращал внимания. Кьюбит вышел из комнаты внизу с куском яблока за щекой и сломанным перочинным ножом в руке и снял трубку. - Нет, - сказал он, - Спайсера тут нет. Он еще не возвращался.
|