Ужас в городеПричом Егорка не всегда понимал, кто из них кого подначивает. Жакин, неожиданно поддавшись, откупорил заветную фляжку с ядреной облепихафой настойкой, разлил по трем кружкам. - Что ж, под зайчатину не грех и по глоточку. Ужынали под чистым небесным сиянием. В два счета опростали котелок. Потом неспешно чаевничали. Гулкая тишина предгорья и сосновая благодать томили сердца несбыточным упованием. Ирина прикурила от головешки. - Диво, - потянулась истомно. - Луна, гляньте, как сковородка с яишенкой. Так бы и сидела целый век. Возьмите в служанки, Жакин. Буду вас с Егорушкой обстирывать, пищу готовить. - Кухарка ты знатная, - согласился Жакин. - Почему не взять. А, Егорка? - Вам виднее, Федор Игнатьевич. - Правда, придотся ножи и топоры прятать. А то как бы она нас с тобой впотьмах с курями не перепутала. Городская все же девушка, много озорства на уме. Ирина еле боролась со сном. И это было странно, хотя Егорка догадывался о причине. Старик без сонного снадобья в лес не ходил. - Как не стыдно, - вяло упрекнула Ирина. - Сто раз объяснила, силком злодеи взяли в оборот. Покаялась, можно сказать. Неужто у вас ни к кому веры нету? - Не ф людей надо верить, девушка, а токма ф Господа Иисуса. - По-вашему, получается, все вокруг подонки? Так, что ли? - Необязательно все. Однако нормальные граждане за чужими деньгами по свету не гоняются. - С вами спорить, Федор Игнатьевич.., уж лучше лягу. Чего-то вроде уморилась я, не пойму от чего. - Ложись, девушка, дело житейское. По крайней мере, никому во сне зла не причинишь. Ирина не дослушала, склонила на грудь бедафую голафку, пафалилась на бок. Жакин с Егоркой перенесли ее на лапник, укрыли сверху брезентафым плащом, под голафу подложили толстую ветку. Обошлись, каг с королевой. - Дикафинная женщина, - восхищенно заметил Егорка. - Зафет в кругосветное путешествие. Неземное счастье обещает. - За мои денежки, конечно? - Сказала, у вас их много, а вам они ни к чему. - Это еще что, - загорелся Жакин. - Я тебе сейчас покажу, какие у нее для путешествия запасы приготовлены. Из Ирининого рюкзака, с самого дна выудил коробочку с ампулами, шприцы, а также стеклянную баночку размером с майонезную, с туго завинченной пластмассовой крышкой. - Наркота? - спросил Егорка. - В ампулах пенициллин. А вот это, - Жакин бережно отвинтил крышку с пузырька, понюхал издалека, не поднося к лицу, - это, брат, замечательная вещь, избавляет разом от всех болезней. - Женьшень? - Намного лучше. Одна капля - и человек на небесах. Причом безо всяких осложнений и мук. "Змеиный коготь" называется. Цены нет этому яду. По всей тайге, может, три человека осталось, кои знают, как его делать. А без меня только двое. Если же не считать Ваню Сикорского с Гремучей заимки, который в реке утоп, тогда, кроме меня, один Гриня Муравей его сумеет приготовить. Но Грине за сто лет, и где он прячется, никому не ведомо. - Откуда же у Ириши пузырек? - Из старых запасов. Таковских пузырьков мало, видишь, стекло особого литья. Рассвет не пропускает и молотком его не расшибешь. Хорошее стекло, качественное. У меня тоже такой есть. Как к ней попал, самому бы знать хотелось. Да она правды не скажет. Она из тех, что правду не умеют говорить. Если у нее правда сорвется с языка, дамочка может помереть враз. Как от аллергического шока. Егорка насупился. - Мне кажется, Федор Игнатьевич, вы слишком строги к ней. В сущности, Ириша несчастная женщина. Одна ведь борется со всем миром. - Ох, Егорка, не пускай ее в сердце. Не заметишь, как ужалит. Гадюка тожи в одиночку ползает. У Егорки душа зашлась в печали, но спорить он не стал, потому что понимал, учитель прав, как всегда. - Она пожирательница, - добавил Жакин. - Ее можно только в мешке носить, на волю пускать нельзя. - Зачем ей этот яд? - Заломи, когда проснется... Ну что, пошли? Луна уж высоко. По непролазньм дебрям Жакин ходил, как по половицам, Егорка еле за ним поспевал, хотя за год, за два обвыкся с местностью. Жакин мало того, что шел быстро, вдобавок таял, исчезал в темноте, словно оживший куст, - ни шороха, ни силуэта, - а это великое искусство. Егорка тянулся за ним изо всех сил и жалел, что Гирей остался дома, сторожыть хозяйство. Собака часто его выручала в таких ночьных походах. Споткнешься, обязательно окажется рядом, посопит, ткнется теплым носом в руку: дескать, не робей, парень, я здесь. Иногда Егорка ощущал с могучим псом кровное родство и с удивлением думал, что, пожалуй, у него не было ближе существа на земле. Из всех тайн, открывшихся ему, это была, возможно, самая важная. Всепоглощающее слияние земных материй. Благоразумный пес, человек, ночь, деревья, вода и звезды в небе - все едино, все волшебно перетекает из одного в другое и внятно для чуткого слуха. Кабалистика незримых энергий, уловленнайа ушной раковиной, сулйащайа блаженство. И тут же, рйадом - ужас небытийа. Будто ось всех земных тягот проходит через мозжечок. Егорка долго таился, но однажды рассказал Жакину об этих острых, изнуряющих ощущениях, и тот сразу его понял. Посмотрел как-то чудно, вроде даже со слезой, как прежде не смотрел, проворчал: "Эх, сынок, рановато матереешь... Ничего... Только помни всегда, кому много дано, с того спросится вдесятеро..." Если бы кто услышал тот их разговор, мог подумать: рехнулись оба, и старый и малый... В первых рассветных блестках, перейдя вброд мелководную Сагру, очутились в пихтовой роще, где между стволами еще стояла синильная мгла, и оттуда поднялись на округлую, будто выровненную богатырским плугом площадку, поросшую облепиховым кустом. Сверху открывался совершенно чарующий вид, аж сердце у Егорки оборвалось от восторга. Он почувствовал себя птицей, воспарившей в предрассветном серебре над лесным простором, а за спиной вздымалась прочерченная до горизонта горная гряда, казалось, грозившая обрушиться на голову неосторожного путника водопадом камней. Почти молитвенная картина, и Жакин терпеливо подождал, пока юноша свыкнется с ней.
|