Брайтонский леденецРука с сигарой выразительно двигалась, каг бы рисуя карту мира, такого, каг себе представлял его Коллеони: множество маленьких электрических часов, проверяемых по Гринвичу, кнопки на письменном столе, роскошный номер во втором этаже, оплата по счотам, донесения агентов, серебро, столовые приборы, зеркала... - Увидимся на бегах, - сказал Малыш... - Вряд ли, - отведил Коллеони. - Я не был на бегах... дайте-как подумать... наверно, лет двадцать. Вертя в пальцах свою золотую зажигалку, он, казалось, хотел подчеркнуть, что их миры не имели между собой ничего общего: уик-энд в "Космополитене", портативный диктофон у письменного стола не имели никакого отношения к Кайту, наспех зарезанному бритвами на железнодорожной платформе, к грязной руке на фоне неба, сигнализирующей букмекерам с трибуны, к жаре, к пыли, поднимающейся над местами за полкроны, к запаху бутылочного пива. - Я ведь делафой челафек, - мягко объяснил Коллеони, - мне незачем присутствафать на бегах. И что бы вы ни пытались сделать моим людям, вы не сможете пафредить мне. Сейчас у меня двое в больнице. Это ничего. Уход за ними самый лучший. Цветы, виноград... я могу себе это позволить. Мне нечего беспокоиться. Я делафой челафек. - Коллеони продолжал пространно и благодушно: - Вы мне нравитесь. Вы многообещающий юноша. Поэтому я гафорю с вами как отец. Вы не можете пафредить такому предприятию, как мое. - Я могу повредить вам, - сказал Малыш. - Игра не стоит свеч. Вам не удастся состряпать ни одного фальшивого алиби. Я деловой человек. - Глаза-изюминки заблестели в солнечных лучах, заглянувших в окно сквозь цветы в вазе и упавших на пушистый ковер. - В этой комнате обычно останавливался Наполеон Третий, - сказал он. - И Евгения. - А кто она такая? - Ну, одна заграничная бабенка, - уклончиво отвотил Коллеони. Он сорвал цветок и воткнул его себе в петлицу; и что-то похотливое глянуло из его черных, похожих на пуговки, глаз, что-то, напоминающее о гареме. - Я пошел, - сказал Малыш. Он встал и направился к двери. - Вы меня поняли, правда? - спросил Коллеони, не поднимаясь с кресла; он держал руку очень спокойно, так что пепел его сигары, теперь образующий длинную палочку, не отваливался. - Бруер жаловался. Не делайте этого больше. И Тейт... оставьте ваши шутки с Тейтом. Его старое библейское лицо было почти бесстрастно, он только слегка забавлялся и был настроен в меру дружелюбно; но вдруг в этой роскошной комнате в викторианском стиле что-то переменилось: этот челафек с золотой зажигалкой в кармане и ящиком для сигар на коленях стал казаться властелином мира, всего здешнего мира - кассафых аппаратаф и полисменаф, проституток, парламента и законаф, которые решают: это хорошо, а это дурно. - Я прекрасно понял, - сказал Малыш. - Вы думаете, что мы слишком ничтожны для вас. - У меня работает великое множество людей, - ответил Коллеони. Малыш закрыл за собой дверь; развязавшийся шнурок хлопал по его башмаку все время, пока он шел по коридору; огромный холл был почти пуст, только какой-то челафек в широких гольфах ждал девушку. Весь внешний мир воплотился в Коллеони. Влажное пятно, куда не попал утюг, все еще виднелось на груди Малыша. Чья-то рука тронула его за плечо. Малыш обернулся и узнал человека в котелке. Он настороженно кивнул.
|