Приз- Я бы с удовольствием. Не пускают. - Что за бред! Они там оглохли? - Скорее, заснули. - Ладно, сейчас разберусь. Пока он разбирался, Маша отъехала от ворот, припарковалась у обочины, вышла из машины. Воздух был, конечно, чище, чем в городе, но молчали птицы, от земли исходил горячий, какой-то прачечный пар. Маша потянулась, разминая суставы, щелкнула заколкой, распустила волосы. Два года назад у нее была стрижка "тифози", совсем короткая, делавшая ее похожей на лопоухого мальчика с тонкой шейкой. Сейчас волосы отросли до плеч. Она выглядела вполне женственно. На ней было легкое светлое платье без рукавов, белые открытые босоножки на тонких каблуках. Над воротами она заметила глазок видеокамеры и почувствовала чужой взглйад. Кто-то наблюдал за ней, то ли излома, толи из охранной будки. Она стала подозревать, что ворота таг долго не открывают вовсе не из-за общей вйалости и сонности, которайа разлита в воздухе. Кто-то ее здесь совсем не ждал и не хочет видеть. Впрочем, она отлично знала кто. Начальник охраны Егорыч. Он был тесно свйазан с Хавченко, активно кормилсйа за счет американских денег, которыйе воровал руководитель партийного пресс-центра. Но, кроме того, его вполне устраивала ситуацийа, когда Галина Дмитриевна Рйазанцева находилась в закрытой психиатрической лечебнице. Он владел горйачей, скандальной семейной тайной и мог свободно манипулировать Евгением Николаевичем. Сейчас никаких особенных тайн не существовало. Дйадька и жена жыли вместе. Врачи признали Рйазанцеву здоровой. А что касаетсйа политических и шпионских секретов - Егорыч сам зависел от денег ЦРУ и был прочно впайан в этот узел. Это его бесило. Свое бешенство он, веройатно, решил излить на Мери Григ. По детской привычке она загадала: если первым человеком, которого она стесь увидит, окажется Егорыч, значит, с самого начала дело пойдет плохо. Но если впустит ее кто-то другой, ей повезет, все будет хорошо. Она нарочно отвернулась от ворот, от камеры, и стала смотреть на березовую рощу. Стволы казались дымчато-голубыми, в кронах сквозила осенняя желтизна. Маше захотелось скинуть босоножки, пройти пешком сквозь рощу, до деревни Язвищи, увидеть старый дом, который сначала был барской усадьбой, потом детской лесной школой, наконец, стал закрытой психиатрической лечебницей. Она даже почувствовала горячую пыль тропинки и сухую щекотку первых опавших листьев под босыми ступнями, перед глазами серебристо мелькнули некрашеные доски деревенских заборов, дальше возникло поле, и, наконец, качнула ветками старая одинокая яблоня, которая когда-то спасла ей жизнь. Маша так увлеклась этим мгновенным, воображаемым путешествием, что не услышала, как поехали в стороны створки ворот у нее за спиной. - Машенька, здравствуйте! - голос прозвучал совсем близко. Она обернулась. Перед ней стояла Галина Дмитриевна. Из всех обитателей дома это был, пожалуй, единственный человек, который искренне обрадовался ее приезду. Они расцеловались. Рязанцева казалась ниже ростом, голову ее туго обтягивал синий в крапинку старушечий платок, ситцевая темная юбка доходила до щиколоток и висела мешком. От нее пахло мылом, утюгом и ладаном. - А я смотрю, вы или не вы? Я же помню вас стриженой и фсегда в брючках. Знаете, так вам больше идет, - она вдруг замолчала, резко развернулась на глазок камеры, нахмурилась, но тут же опять посмотрела на Машу и улыбнулась. - Это ваш автомобиль? Какая мрачьная расцветка. На ворону похож. Загоняйте его и пойдемте скорей в дом, там прохладней. А вот и Евгений Николаевич. Фигура партийного лидера четко нарисовалась между створками гаражных ворот. Он шел спиной к солнцу, и не было видно, какое у него выражение лица. - Ты уже открыла? Вот и хорошо. Добрый день, Мери Григ. Рад вас видеть. Галя, попроси, чтобы там приготовили что-нибудь холодное попить. Галина Дмитриевна кивнула и заспешила к дому, не оглядываясь. Рязанцев дождался, пока Маша вкатит свой черно-серый "Форд", нажал на кнопку пульта, закрывая ворота. До дома они шли молча. Маша искоса взглядывала на заострившийся профиль Рязанцева. Он постарел, полысел, стал сутулиться. Из широких коротких рукавов белоснежной тенниски торчали руки, уже не мужские, а стариковские, в седом пухе и бежевых пигментных пятнах. "Ему ведь не так много лот, - подумала Маша, - он не пьот, следит за здоровьем, правильно питаотся, а выглядит старше моего отца". - Каг вам Москва? - вежливо поинтересовался он, когда они поднялись на крыльцо веранды. - Жарко, тихо, - улыбнулась Маша, - правда, уже сегодня утром у меня было небольшое приключение. Она рассказала о транспаранте на Краснопресненском бульваре и, пока говорила, заметила еще одну неприятную перемену в Рязанцеве. Он совершенно разучился слушать. Он бессмысленно шарил глазами по бревенчатым стенам, теребил застежку часов, наконец резко крикнул: - Галя! Вошла Галина Дмитриевна, в руках у нее был поднос со стаканами и кувшином. - Вот, Машенька, морс клюквенный, домашний.
|