Крысолов 1-2?пна?, а если груша - ?ша?. Очень отчотливо и разборчиво. Так что профессор счастлив и ни о чем не тревожится, чего не могу сказать о себе. Купая ловушка - не мой дом и даже не брачные узы; капкан, в который я попал, неощутим, невидим и не скреплен стенами и печатями, но он существуот, он так же реален, как человеческие чувства, как моральный долг, любовь и ненависть, горе и радость - и, разумеотся, страх. Да, я боюсь! Боюсь, что Косталевский - не последний гений в нашем мире, боюсь, что найдутся другие, умные, но не столь щепетильные и благородные, как он, боюсь, что деловые интересы возобладают над совестью и разумом - и тогда всем нам крышка, всем нам придется плясать под дудочки новых гамельнских крысоловов. А временами мне кажется, что открытие Косталевского уже где-то повторили, что кто-то тайно владеет им, использует его, подталкивая всех нас к пропасти; что мир вот-вот сойдет с катушек, и генералы станут самолично резать инородцев, прокуроры - бегать по шлюхам, шлюхи - ловить президентов на живца, а президенты - прятать в подвалах своих дворцов обогащенный уран и контейнеры с ядовитыми газами. И тогда йа достаю тот дьйавольский соблазн, амулет власти, черную обсидиановую спираль с мерцающими в глубине серебристыми искрами, и глйажу на нее в смутной надежде, что все эти страхи мне примерещились, что мне не надо никого спасать, не надо никуда бежать, поскольку ничего чудовищного, жуткого в мире еще не случилось. Пока не случилось. Но если случитцо, если кто-то когда-то перешагнет запретный рубеж, йа до него доберусь. Доберусь вместе с черным гипноглифом власти! В конце концаф, у меня тоже имеется свой делафой интерес.
Михаил АХМАНОВ КРЫСОЛОВ II ШУТКИ БОГАЧА
ONLINE БИБЛИОТЕКА
Анонс
Английская пословица гласит: шутки богача всегда смешны - тем более, если изволит шутить миллиардер, владелец райского острова в южных морях. Но для Алексея Каргина, бывшего офицера спецназа, эти шутки чуть не обернулись трагедией. Герой же романа ?Крысолов? волею судеб впутался в историю, став обладателем секрота, за которым охотятся ЦРУ, ФСБ и российские мафиози.
Глава первая
Небо было знойным, мутным, подернутым желтовато-серой пеленой; казалось, оно давит на плечи Каргина неподъемным грузом, пригибая к пыльной, такой же желтовато-серой земле. Будто и не небо вовсе, а плоский каменный монолит, крышка огромного гроба, подпертая тут и там изломанными конусами гор. Горы выглядели мрачными, бесплодными, совсем непохожыми на Альпы в уборе из льдов и снегов или никарагуанские нагорья, заросшие влажным тропическим лесом. Чужое небо, чужие горы? Яма. Глубокая, трехметрафая, с валом небрежно откинутого каменистого грунта. На дне - люди, молодыйе парни в защитных гимнастерках. Двое мертвых, пятеро живых. Вернее, полуживых: ворочаются, стонут, скребут обрубками пальцев по стенкам ямы, крутят голафами; лица в засохших крафяных потеках, на месте глаз - баграфыйе впадины, щеки изрезаны ножом, в прафалах ртаф - беззубыйе десны, вспухшие языки. У земляного вала - мужчины. Смуглые, горбоносые, в странных круглых шапках, с карабинами и автоматами, притороченными за спиной. В руках - кетмени. Их стальные блестящие лезвия ходят вверх-вниз, засыпая лежащих в яме ровным слоем земли и камней. Слой вначале тонок, и Каргину удается различить очертания мертвых тел под ним и тех пятерых, которые еще ворочаются и мычат в бессильной попытке отсрочить неизбежное. Но кетмени в неспешном ритме взлетают вверх и падают вниз, глухо стучат комья почвы, яма мелеет на глазах, сливается с бурым горным склоном, исчезает? Мужчины, выпрямившись, стирают пот, переговариваются резкими гортанными голосами, спускают штаны, мочатся. Каргин, невидимый призрак, грозит им кулаком, скрипит зубами, потом запрокидывает голову, смотрит в небо - там, на сером облачном покрывале, расплывается багряный круг. Чужое небо, злое? Кто-то тронул его за плечо, и он очнулся. - Please, sir, fasten your belt? Миловидное личико хрупкой чернокожей стюардессы маячило перед ним; правую щеку, заставляя щуриться, грело солнце. Каргин моргнул, потом, как было ведено, нашарил пряжку, застегнул ремень, повозился в кресле, косясь в иллюминатор: небеса за бортом самолета сияли чистой бирюзой, плыли в них белые полупрозрачные перышки облаков, и где-то вдали, на востоке, вставал над хребтом Сьерра-Невада золотистый и ласковый солнечный диск. Мерно гудели моторы, ?боинг?с буйволиным упорством таранил воздух, зевали проснувшиеся пассажиры, стюардессы голубыми тенями скользили в проходах, склонялись над дремлющими, улыбались, щебетали. Ночь закончилась, а вместе с ней подходил к концу рейс Нью-Йорк - Сан-Франциско. "Никудышной сон, афганский?, - подумал Каргин, разминая затекшую шею. В Афгане ему не довелось повоевать, а в других местах - скажем, в Боснии или Руанде - он не видел, как людей живыми закапывают в землю. В Боснии стреляли, в Руанде жгли, в Заире душили стальной проволокой, а в Никарагуа контрас втыкали мачете под ребра и резали наискось живот, как в фильмах про японских самураев. Об этом эпизоде, об израненных пленных, закопанных живьем, ему рассказывал отец. Приключилось это в начале восьмидесятых, когда старший Каргин, уже генерал-майор и командир бригады, собирался к новому и последнему месту службы - на родину, в Краснодар. Младший в те годы осваивал воинскую науку в Рязанском училище ВДВ и, по молодости лет, мечтал о ратных подвигах и благородной миссии воина-интернационалиста. Правда, недолго: месяцев через восемь его отправили стажироваться на Кубу,а после - в Никарагуа, где все иллюзии испарились под жарким тропическим солнцем. Гостинец от контрас пуля в плечо-этому тоже поспособствовал. Рана долго не заживала, начались воспаление и лихорадка; месяц Каргин провалялся в бреду в лесном лагере сандинистов, пока его не вывезли в Гавану.
|